Часовщики. Вдохновляющая история о том, как редкая профессия и оптимизм помогли трем братьям выжить в концлагере

Когда они поженились, отец велел нам называть его новую супругу «мамеше». Ханале, Мойшеле и я согласились, но двое моих старших братьев не хотели этого делать. Она сказала, что можно говорить «мима» – мачеха. Но им и это не понравилось: они бы называли ее «мима», мы – «мамеше», и получалась бы путаница. Так что они предпочитали обращаться к ней просто по имени.

Отцу было примерно тридцать восемь. Она была на несколько лет моложе его, у нее это тоже был второй брак. Малка была замужем за местным жителем, который заболел и умер. Они были бездетными, и с отцом у них детей тоже не родилось. Это было хорошо. Ему не хотелось заводить еще детей.

Примерно в это время отец заказал сапожнику для меня пару ботинок. Может быть, к их свадьбе. Тогда обувь не покупали в готовом виде в магазине: нужно было идти к сапожнику и делать ее на заказ. Это было дорого, и в бедной семье приобретение ботинок становилось большим событием. Они оказались мне малы, но отец уже заплатил за них, так что пришлось мучиться и носить, пока они не развалились. Но отцу я ничего не сказал об этих неудобствах.

Мы все так и жили в одной комнате на задах лавки. Помещение было разделено дощатыми перегородками, не достававшими до потолка. Кровати взрослых занимали половину комнаты, так что они могли рассчитывать на некоторое уединение. Наши кровати были на другой половине. Предполагалось, что это временное жилище, на период войны, но временное оказалось постоянным.

Мойшеле серьезно заболел через несколько месяцев после свадьбы отца. У него воспалилось горло, образовались нарывы, грозившие летальным исходом[16]. Нужно было ехать в больницу в Радоме. Мои бабушка и мачеха упросили водителя автобуса отвезти их туда немедленно. Малка сохранила хорошие отношения с бабушкой, она продолжала дружить с моей тетей Перлой. В этом смысле ее брак с моим отцом ничего не изменил. Когда Мойшеле выздоровел и они вернулись в Кожниц, мачеха поговорила с бабушкой и теткой и забрала брата к нам.

Ицеле и Мейлех приехали домой на Пейсах после свадьбы отца. Кажется, это был 1928 год. Они учились в йешиве три года и ненавидели ее. Ицеле зубрил и штудировал религиозные тексты: он делал это вынужденно, а не потому, что верил. Во время седера он плакал: «Татеше, хватит! Я туда не вернусь». Но отец и слышать не желал об этом. Он хотел, чтобы его сыновья стали знатоками Торы, талмидей хахомим. Его единственной целью в жизни было воспитать детей в еврейской традиции[17].

Мои старшие братья отправились за помощью к бабушке. Она поддержала их и сказала, что им стоит остаться в Кожнице и учиться какой-нибудь профессии: «Вы будете зарабатывать собственные деньги, и отец не будет указывать вам, что делать». Она отдала их учиться ремеслу гемашмахера – раскройщика кож для обуви. Когда отец узнал об этом, он от ярости чуть не выпрыгнул из собственной кожи.

Тут вмешалась наша приемная мать: «Михоэл, я не советую тебе посылать их обратно в йешиву. Они не заслуживают жизни попрошаек-прихлебателей при чужом столе. Это не пойдет им на пользу». И они действительно не вернулись в ненавистную школу. Малка была добра и имела рахмунес к нам, детям. Когда братья вернулись оттуда, их одежда и головы кишели вшами. Все было страшно грязным. Она позаботилась о них и привела их вещи в порядок. Мы любили ее за это.

Большинство евреев нашего городка были либо сапожниками, либо раскройщиками кож. Именно это ремесло выбрали мои братья, и, хотя оно считалось более эйделе (благородным), чем сапожное дело, отец это воспринимал как шонда (позор, неудачу). Так или иначе, нужно было зарабатывать злотые. Нам не хватало на еду. Иногда приходилось ждать до четырех дня, пока отец заработает в часовой лавке достаточно денег, чтобы купить одну буханку хлеба – на весь день.

Первые несколько месяцев братья работали бесплатно, поскольку только учились ремеслу. Сообразительный Мейлех быстро стал хорошим раскройщиком. Он научился вырезать детали так, чтобы экономить кожу, и прошивать верхнюю часть ботинок на швейной машинке. Было начало 1930-х, и в Европе, особенно в Польше, царила ужасная экономическая депрессия. Обувь продавалась в кредит, и хозяин не мог заплатить жалованье, пока заказчик полностью не отдаст долг. Когда наниматель задолжал Мейлеху больше шестисот злотых, тот, наконец, принял разумное решение и бросил эту работу. Хозяин пришел жаловаться отцу, что брат не ходит на работу, но получит отпор. «Убирайся, гонеф (вор)! Лучше заплати ему, не то я подам на тебя в суд!» – ответил отец. Мейлех так никогда и не увидел этих денег. Никто в суд, конечно, не пошел.

Моя приемная мать была доброй, милой, да еще и красивой. Она нашла общий язык со всеми детьми, кроме моей сестры. Ханале не хотела жить с мачехой и всегда искала способ сделать ей назло. Две женщины в доме… Вы знаете, как это бывает. Впрочем, Ханале пришлось приспособиться к имеющимся обстоятельствам.