Часовые Вселенной

Торстерн не нашел ответа. Он знал, чего добивается. Он хотел обойтись малой кровью, наименьшими затратами. Но если цена сопротивления поднимется до небес — в смысле денег или жизней, — придется-таки заплатить, пусть с сожалением, но заплатить.

В данный момент, в руках этой надоедливой парочки, он был беспомощен. Они могли положить конец его упрямым амбициям, они могли покончить и с ним самим так же, как покончили с Грейторексом. Торстерн нисколько не сомневался, что они способны это сделать. Но вот захотят ли — пока оставалось неясным. Он бы на их месте не мучился угрызениями совести.

Тайком, надеясь, что никто не заметит, он перевел взгляд на дверь — но так и не смог подавить свои мысли, как ни старался. Если даже какой-нибудь патруль и подслушал разговор про убийства, патрульные вовсе не обязательно должны были немедленно ворваться в дом. Сперва они могли отправиться за крепкой поддержкой. Но в любую минуту они могут оказаться здесь — и тогда у него появится шанс освободиться.

Рэйвен все еще продолжал говорить, но Торстерн слушал его вполуха.

— Если бы целью вашего венерианского националистического движения было добиться самоуправления, может, мы и посочувствовали бы ему, несмотря на всю жестокость ваших методов. Но на самом деле это движение не то, чем кажется. По вашим мыслям можно прочесть, что для вас оно — лишь инструмент захвата власти, к которой вы так стремитесь. Вы всего лишь несчастная гусеница!

— А? — снова повернулся к нему Торстерн.

— Вы всего лишь несчастная гусеница, которая прячется от света, извиваясь в темноте, и панически боится тысячи вещей, включая безвестность.

— Я ничего не…

— Вот почему вы жаждете мелочной власти над колонией таких же гусениц, пусть даже на краткий миг в потоке быстротекущего времени. А потом вы исчезнете — навсегда, обратившись в прах. Пустое имя в бесполезной книге, которое будут произносить близорукие историки и проклинать скучающие школьники. В отдаленном будущем какого-нибудь непослушного растрепу могут в наказание заставить писать про вас утомительное сочинение. Взлет и падение императора Эммануила. — Рэйвен громко и презрительно фыркнул, — По-вашему, это бессмертие?

Для Торстерна это было уже чересчур. Несмотря на всю свою толстокожесть, он имел одно уязвимое место. Он обожал, когда его оскорбляли, тем самым подтверждая его силу и власть. Он ценил враждебность, поскольку она льстила его тщеславию, показывая, что его боятся. Зависть он считал тайной формой почитания. Ненависть лишь возвеличивала его. Единственное, чего он не в силах был вынести, — когда его считали ничтожеством.

Побагровев, он вскочил на ноги, вытащил из кармана три фотографии и швырнул на стол.

— У вас на руках хорошие карты, но я уже видел их! — рявкнул он. — А теперь взгляните на мои. Не на все, ибо остальных вы не увидите никогда!

Взяв верхнюю фотографию, Рэйвен невозмутимо взглянул на нее. То был снимок его самого, сделанный крупным планом, — не слишком хороший, но вполне узнаваемый.

— Это фото каждый час показывают по спектровидению, — со злобным удовлетворением сказал Торстерн. — Копии раздают всем патрулям. К завтрашнему полудню все будут знать вас в лицо — а обещанная награда лишь ускорит поимку.

Он торжествующе посмотрел на Рэйвена.

— Чем суровее вы со мной обойдетесь, тем хуже для вас. Вы легко проникли на эту планету, несмотря на то что вас готовы были схватить сразу по прибытии. Посмотрим, удастся ли вам отсюда выбраться.

Он перевел взгляд на Чарльза.

— То же касается и тебя, толстяк.

— Вовсе нет. Я никуда не собираюсь отсюда выбираться, — Чарльз поудобнее устроился в кресле. — Мне и тут хорошо. На Венере мне не хуже — и не лучше, — чем на любом другом шарике. Кроме того, у меня здесь работа. Как я смогу ее выполнять, если меня тут не будет?

— Что за работа?

— Этого вам все равно не понять, — сказал Чарльз.

— Он выгуливает собак, и ему стыдно в этом признаться, — вмешался Рэйвен.

Бросив фотографию на стол, он взял вторую, и выражение его лица стало напряженным.

— Что вы с ним сделали? — требовательно спросил он, махнув фотографией перед Торстерном.

— Я? Ничего.

— Значит, кто-то сделал грязную работу за вас.

— Я не отдавал никаких распоряжений, — возразил Торстерн, реакция Рэйвена застала его врасплох. — Я лишь приказал арестовать Стина и заставить его рассказать обо всем, что случилось.

Изобразив на лице брезгливое отвращение, он еще раз посмотрел на фотографию. Двигаясь по проторенному пути, его мысли послушно выразили скорбь по поводу увиденного.

— Значит, они все-таки это сделали.

— И, судя по всему, получили немалое удовольствие. — Рэйвен говорил с нескрываемым раздражением. — Они превратили его в кровавую кашу. Теперь Стин мертв, хотя за ним не было никакой вины. Впрочем, меня это волнует не больше, чем его самого.

— Не волнует? — Торстерна удивило столь явное противоречие между словами и внешней реакцией.