Часть 7 : ...да не будет разорвано Богом.

И тогда, в 2275, все это закончилось.

В огне.

Уильямс Г.Д. (2298) "Великая Война : Исследование."

* * *

Все было так, как привиделось ему.

Это началось с них двоих, и теперь на них двоих это и закончится.

Так много дней прошло с того знаменательного дня, когда они сцепились в бою, почти насмерть, когда тень упала на них обоих. В тот день родилась мечта, закаленная их общим знанием, закаленная их любовью к своим народам, и их намерением достойно исполнить свой долг.

Самые неправдоподобные друзья. Самые неправдоподобные союзники.

Теперь и от Г'Кара и от Лондо не осталось ничего, кроме ненависти. Две жизни мучений и жестокости. Потери, горе, муки и пытки.

Они сцепились, плюясь друг в друга ненавистью, не разрывая смертельного объятия, и один вырывал жизнь у другого. Старые друзья, превратившиеся во врагов.

У Лондо все плыло перед глазами, его сердца отчаянно стучали. Его хватка чуть ослабла, но все же оставалась тверда. Он не видел ничего, кроме своей ненависти. Нарны были животными — примитивные, дикие чудовища. Их давным—давно надо было стереть с лица галактики.

Звери! Не больше!

Он вкладывал все остававшиеся силы, что мог ,в свою смертельную хватку, и был вознагражден выпучившимся единственным глазом Г'Кара.

Звери!

Нарн попытался что—то сказать, но Лондо его не слышал. Его сердца колотились так громко, что он не мог слышать ничего другого.

Звери! Чудовища!

Его мир горел, его народ умирал от голода и обращался в рабство. И все это было виной Г'Кара. Только его вина.

Все его...

В затылке Лондо что—то взорвалось и все силы покинули его тело. Его мускулы дернулись и обмякли. Колени подогнулись под ним и он упал, ошеломленный и парализованный, с кровавой пеленой перед глазами.

Он упал внезапно, всем весом, его голова вырвалась из хватки Г'Кара. Нарн потерял равновесие и последовал вниз, за своим противником. Голова Г'Кара ударилась о ступеньку трона и коротко брызнула кровью.

Они упали одновременно, неподвижно растянувшись друг возле друга.

В тронной зале вновь наступила тишина.

* * *

Все было тихим, неподвижным, мирным.

Тиривайл шагнула вперед, звук ее шагов нарушил тишину. Сардоническая усмешка исказил лицо Такиэра.

— Почему я не удивлен? — произнес он. — Ты никогда не могла повиноваться приказам. Никогда.

Тиривайл была ранена, но не выдавала этого. Ее осанка была тверда и уверенна. Она сделала еще шаг вперед. Один тонкий усик медленно протянулся к ее лицу, откинув капюшон. Он погладил почерневший шрам на щеке Тиривайл.

— Ты всегда была слабой. — продолжал Такиэр. — Не знаю, как моя дочь может быть настолько слабой.

Вот в чем несчастье нашего народа. Вален сделал нас мягкими. Были времена, когда лишь один ребенок из трех выживал и становился взрослым. Тогда мы были сильны — меньше числом, но сильнее духом. Даже тогда, когда времена изменились, когда нас стало больше, когда медицина и цивилизация изменила нас — все же некоторые из нас понимали истину. Чтобы быть сильными — нас должно быть меньше. Для слабых нет места. Лучше нуждаться в живой силе, чем вести на битву труса.

Слишком слабые. Всегда слишком слабые.

Подобно тебе, дочь.

Тиривайл взглянула на него, скользнув взглядом мимо чужеродной массы что разорвала его тело, глядя в лицо мужчины, который растил ее, высмеивая ее и насмехаясь над ней столько, сколько она могла вспомнить. Она сжала свой денн'бок в руке.

— Я не ваша дочь. — сказала она.

Такиэр вновь усмехнулся.

— Я это всегда говорил. Иногда я задумывался — не изменила ли мне мне твоя мать с другим.

Она изменила.

Смех оборвался, улыбка исчезла.

— Что?

— Она изменила. Я не твоя дочь, и никогда не была ей. Моя мать терпеть тебя не могла. Стоит ли удивляться, что ее привлек другой?

Такиэр не сказал ничего. Она сделала еще шаг вперед, усик оглаживавший ее лицо слетел и остался позади. И еще шаг.

Затем тварь с лицом Такиэра рассмеялась.

— Кто? Нет, это неважно. Мне все равно. Твоя мать мертва не первый десяток лет, дитя. Думаешь, это так важно — что она однажды была неверна мне?

— Далеко не однажды. Много раз, и со многими. Она рассказала мне, когда я была ребенком. И я едва ли могу ее винить. Ты никогда не любил, никогда не заботился. Я никогда не слышала, чтобы ты сказал ей хотя бы одно ласковое слово.

— Любовь — для поэтов, наивная глупышка! У меня есть мой долг и мои обязанности. Ради чего мне нужна любовь?

— Вален знал любовь. И Маррэйн. И даже, по слухам, сам Синовал. И все они были сильней тебя.

— А вот здесь ты ошибаешься, дитя. Я никогда не искал величия, как они. Все, чего я хотел, это блага для моего народа.

— Убивая его? Превращая наш мир в склеп? Разве мы уже не достаточно страдали?

— Нет! Страдание порождает силу. Они предатели. Верные выживут. Верные, сильные и...

— Таким ты хочешь остаться в памяти? Как тот, кто предал всех нас? Для кого тогда твой долг и обязанности?

— Я... они... — он запнулся. — Для верных. Для верных, конечно же. Больше никто... не заслуживает...

— Моя мать была неверна. Она заслуживала смерти?