Часть первая. Деревянный корабль

Как прежде Клеменс Фитте достал откуда-то молоток, так и теперь именно он принес — из темноты прихожей — железный лом-гвоздодер. Со слепой яростью набросился корабельный плотник на неподатливую деревянную штуковину. Сперва он пытался подсунуть под ящик клешню гвоздодера, чтобы таким образом его приподнять. Единственный результат — щепки. Куски досок, отколовшиеся в месте приложения рычага… Все уже приготовились к тому, что в следующее мгновение случится нечто ужасное. Откуда-то вырвется пламя, которое поглотит корабль… Но моряки больше не боялись огненного моря, которое изувечит и расчленит их собственную любимую плоть… Все они — растеряв и внутренности, и мозги — превратятся в обугленную кашу. Боль, которую и по имени не назвать… громовой удар отшвырнет ее к звездам. Их боль. Потом этих людей уже не будет. Этих вычеркнутых… Но они, можно сказать, желали такого взрыва: потому что вынести его легче, чем жить, разочаровавшись во всем. Они не хотели признать, что их бунт оказался напрасным: что это обычное преступление, которое повлечет за собой беспощадный судебный приговор. Навсегда очерненными будут они все; если, конечно, не погибнут в ходе своего начинания…

Тут плотник переменил способ действий. С неудержимой яростью начал крушить железной клешней деревянную крышку. Гвозди взвизгивали, древесина вокруг них расщеплялась. Плотник сперва применял лом как рычаг, потом колотил им по доскам, потом снова орудовал рычагом… Крышка, внезапно хрустнув, наконец поддалась выбившемуся из сил человеку и приоткрылась. Моряки кинулись к ящику, на несколько мгновений заслонив его от Густава, который держал фонарь. Крышку рванули вверх, отогнули (с одной стороны ее пока удерживали гвозди). Тут уже и Густав со своим фонарем подскочил к ящику. Заглянул внутрь. Все, столпившись, заглядывали внутрь. Ящик был пуст.

В этот момент за спинами запыхавшихся моряков прозвучал голос суперкарго. Резко, но без заметного возбуждения суперкарго отчеканил:

— Прекратите немедленно!

Все отвлеклись от ящика, повернули головы к человеку, появившемуся в дверном проеме. Матросы, понятное дело, сочли свою задачу выполненной. И подались назад. Мол, если пришло время отвечать за содеянное, то пусть Густав возьмет это на себя. И он взял это на себя.

— Мы вскрыли один ящик, — сказал он. — Ящик пуст.

Суперкарго подошел ближе, оценил на глаз причиненный ущерб и сказал:

— Налицо свершившийся бунт. О чем я и доложу капитану, чтобы он и офицеры, прибегнув, если потребуется, к оружию, восстановили порядок.

— Но ящик оказался пустым, — повторил Густав.

— Кому до этого дело, — ответил суперкарго, — и кого это освобождает от вины?

— Я не прошу у вас снисхождения, хотя сами вы недавно просили моей поддержки, — продолжал Густав. — И эти люди, решившиеся вместе со мной искать пропавшую девушку, мою невесту, тоже наверняка не ждут для себя ничего хорошего. И все-таки вы должны нам ответить: почему в опечатанном помещении хранится пустая упаковочная тара?

— Я заранее допускал возможность подобного неумного преступления со стороны мятежной команды, — сказал суперкарго.

— Значит вы, — крикнул Густав, — чтобы сделать соблазн неодолимым, сами сняли с двери свинцовые пломбы!

— Вы заблуждаетесь, — перебил его суперкарго. — Я никого не подстрекал к мятежу и не подсказывал наилучший путь или средства к этому. Преступление всегда добровольно. А моя забота о грузе соответствует его значимости. Тому, что я говорил, матросы не верили. Может, пустой, крепко привинченный к полу ящик произведет на них большее впечатление.

Густав прикрыл лоб и щеки руками. Не хотел, чтобы кто-то разглядел на его лице знаки гнева, бессилия, раскаяния и презрения. После паузы он пробормотал:

— Матросы не виноваты.

— Готовность принять на себя ответственность делает вам честь, — сказал суперкарго. — Тем не менее на свои наблюдения я полагаюсь больше, чем на ваше признание, о котором вы никогда не пожалеете, но за которое придется дорого заплатить.