Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая)

Моя память не способна удерживать вместе картины прошлого — так, чтобы между ними не возникало лакун. Повсюду зияния: следствия распадения целого, растерянности, неудовлетворительных решений. — В то время Альфред Тутайн и я были очень молоды. На столько молоды, что он воткнул нож в живую девушку. Но можно ли ругать мальчишеские руки за то, что они раздавили головастика? Не лучше ли просто констатировать, что мы с ним тогда пылали, как огонь? Все так, как оно есть. Когда же все это станет другим, чем было? Мы покинули некий город, вот и всё. Мы прибыли в другой город. Так устроена родина человека. И в этом море домов можно купить что угодно, если у тебя есть деньги.)

Февраль {93}

Старшие продавцы в лавках, хозяева крупных и мелких торговых предприятий своими озабоченными аргументированными речами никак не повлияли на своенравную зиму. Даже почтмейстер отчасти утратил авторитет, потому что не может отправить письма, принесенные в то величественное здание, которым он управляет. Почтмейстер прямо всем говорит, что, дескать, он тут бессилен. А это невыгодная для власти ситуация — когда чиновники становятся обычными людьми, вынужденными склониться перед стихией. Телеграммы, посланные в большой мир самыми нетерпеливыми островитянами, заметного результата не принесли. Примечательно, что как раз господа, живущие в лучших домах, страдают от депрессии. И даже жалуются, что им приходится мерзнуть — потому-де, что стены совсем обледенели. Только владельцам питейных заведений сложившееся положение явно идет на пользу. В корчмах гнездится старый житейский опыт. Их посетители знают, что ровно сорок восемь лет назад люди пережили столь же суровую зиму. Холод держался много месяцев. Так почему теперь должно быть по-другому? Ради удовольствия всяких там недотрог солнце не потеплеет. А горячий пунш, между прочим, — чудодейственное средство для внутреннего согрева. Можно сказать, божественный дар, защищающий от ужасов льда и ночи…

Четырнадцать дней снежные бури бушевали над островом. Луна, поначалу узкий серп, выросла до полного круга и опять стала маленьким серпом. Ее белый свет струился на землю, принося с собой холод Универсума. Как бы я ни радовался Ее Величеству Зиме, но и меня ранние вечера, наполненные смертью, делают вдвойне одиноким. Неизбывное молчание воцарилось между землей и сетью звезд, и короткий внезапный звон — когда из-за усадки льда образуется трещина — разносится, как послание страха, над выбеленными островками-утесами. Море, в пределах видимости, покорилось. На горизонте в течение нескольких дней можно было наблюдать едва заметное продвижение мощного корабля. Бронированного крейсера, которому поручили мирное дело: проложить фарватер. Господа коммерсанты увлеченно обсуждали ход работы. Они (окольными путями) поддерживали телеграфную связь с гигантским военным судном и хорошо представляли себе как цели этого начинания, так и все детали прокладываемого курса. Они высоко оценивали героические усилия офицерского состава, неутомимого капитана, бравых матросов и усердных кочегаров. Они мысленно прижимали всё это большое семейство, населяющее форпост их страны, к своему размягченному сердцу, молча отсчитывающему удары. Они даже на время забыли о своем ожесточенном конфликте с бездарным правительством, которое никогда не думает с подобающей трезвостью о той пользе, которую принесли бы стране лучшие представители нации, если бы свободу их предпринимательской деятельности не ограничивали высокими налогами и неумными административными мерами: расточительством там, где оно ненужно, и экономией там, где большие расходы с лихвой окупили бы себя… Даже на сей раз все было затеяно главным образом ради одного иностранного судна, которое, заблокированное льдом, где-то на севере ожидало своей неведомой участи. И все же господа коммерсанты одобряли такую благородную готовность помочь: ведь она была выгодна и для острова, ибо фарватер очень бы поспособствовал местной торговле… Поэтому, вопреки всеобщему затишью, на несколько часов — ежедневно — разворачивался приятный и комфортный обмен мнениями. Как возвышенный противовес грубой болтовне пьяниц, полной злорадных замечаний и неприятных пророчеств.

Когда луна, идущая на убыль, показалась только наполовину, наступил черед новых событий. Низкие, рваные облака поплыли по небу. Правда, их, собственно, нельзя было считать посланцами начинающейся оттепели. Смотритель гавани отнесся к ним скептически. Он даже не признал их за облака, а охарактеризовал эти дымные лоскуты как ошметки тумана, который мог образоваться и возле Архангельска, и над Ладожским озером… если, конечно, не свалился с самой ополовиненной луны. Снежная крупа — вот это было бы обещанием, а такая моросящая дымка… «Она почти и не пахнет материком», — сказал смотритель гавани своим приятелям.