Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая)

Но все же разразилось нечто наподобие половинчатой бури; казалось, лед вот-вот сломается. Температура иногда поднималась на один градус выше точки замерзания, и каждый человек поспешил заняться приготовлениями к окончанию зимнего рабства… Море, правда, затянулось туманной дымкой, так что всякая видимость исчезла. А когда ветер улегся, воздвиглась стена тумана, без каких бы то ни было брешей. В конце концов берег, улицы и весь остров окутались непроницаемой пеленой. Спасительный дождь заставлял себя ждать. Непроницаемое марево — вот и весь дар более мягкой погоды. Снег не растаял, и лед не стал ломким. Издали донесся знакомый звук, выдохнутый паровым свистком почтового судна. Это случилось вечером, и половина горожан сразу потянулась к гавани, чтобы с немым удивлением поприветствовать героический корабль: этот мост над водой, эту празднично-светлую улицу, ведущую в большой мир… Сливки городского общества на сей раз не погнушались тем, чтобы вместе со всеми ждать у причала. Они смотрели на мельтешение исполненной ожидания толпы, на уличных дурачков, засовывающих себе в рот грязный снег, на грузчиков с широкими плечами и накачанными мускулами, которые сейчас выполняли свою работу — перетаскивали коробки и ящики — с заметным нетерпением. Женщины — беременные и те, чье чрево пока не получило благословения, — молодые люди и старики, ремесленники, их подмастерья и ученики, хозяева торговых предприятий со своей свитой, почтмейстер, полицейские, врач и бургомистр, и еще Зельмер, редактор местной газеты — все они ждали, осчастливленные. Даже кабацкая братия не замедлила явиться, чтобы приправить событие своими нечистыми комментариями.

Но корабля все не было. Голос парового свистка не приближался. Туман скрывал место действия драмы, по ходу которой корабль очень медленно, дюйм за дюймом, пробивался через ледяные массы. В конце концов ждать стало невмоготу. То один, то другой участник большого собрания осознавал, что за терпение придется заплатить бессонной ночью и окоченевшими ногами. И все, кто не рассчитывал на выгодную сделку, мало-помалу покинули гавань.

Ближе к утру туман выпал на землю в виде изморози — а не дождя, на что все надеялись. Ближе к утру почтовое судно, измученный великан, достигло гавани. Капитан тут же улегся спать, а дежурный штурман проклял команду, проклинающую все вокруг. И под тысячекратное приветствие морю, этой нескончаемой адской свинье, люки трюма наконец открылись.

Снова установился умеренный морозец. «Мерзость, мерзость!» — ворчали господа, чувствуя себя коварно обманутыми. И ведь они уже знали, что броненосец, которого ждут более важные задачи, вышел в открытое море, взяв курс на восток: чтобы весом своих девяти тысяч тонн ломать белую блокаду в других местах… Большие перевалочные пункты товаров, гавани с красивыми старинными церквями, с башенками из позеленевшей меди на морском берегу: о, стать бы купцом в одном из таких благословенных мест! Или — владельцем судоходства, хозяином матросских команд, наспех слепленных из пестрых ошметков общества!.. Местные торгаши чувствовали бедность, узость нашего островного мира. Его уединенность. Тщетность надежд на наступление праздничных дней бессчетного богатства — именно в таком месте, как у нас. И ведь они уже знали — это было видно невооруженным глазом, — что освобожденный иностранный корабль, которого отделяли от берега какие-то два километра, снова прочно застрял в паковом льду. А небо стало высоким, и легким, и холодным. Случались вечера с легкими полосатыми облаками, с прорывающимся между ними зеленоватым мерцанием. И почтовый корабль не мог покинуть гавань. А те товары, которые с него выгрузили… как раз они оказались не столь уж необходимы, тогда как насущно необходимое отсутствовало. Письма же никто читать не хотел, потому что это были старые письма. А кто узнавал, что у него умерла тетя или знакомый, которому отводишь в памяти то или иное незначительное место, мог прийти к утешительному выводу: что покойника в любом случае уже много недель как похоронили, при содействии тех, кого это больше касается. И теперь он уже забыт или почти забыт… А газеты люди со сдержанным возмущением откладывали в сторону. Новости, которые там излагались, были уже вытеснены другими; или — как ложь на коротких ножках — вообще не достигали цели. С помощью телеграфа или телефона все уже успели получить более надежную информацию. Когда новости у тебя на глазах внезапно становятся прошлым, в этом есть что-то обескураживающее: это подрывает доверие к подлинности судьбоносных потоков и мироздания, к божественности переменчивых событий, к четкой структуре поддающегося познанию Порядка. Благочестивые и неблагочестивые сердца омрачились тенью сомнения… А мороз продолжался. И все понимали, что команда застрявшего возле их острова иностранного корабля рано или поздно сойдет на берег. Корабль носил двусмысленное имя «Абтумист»^{94} и был английским трамповым судном^{95}.

* * *