Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая)

— Не помню. Конечно, я не пришел бы к таким мыслям без какого-то стимула. Я, впрочем, уступил соблазну и заговорил не о том, что собирался тебе сказать. Я ведь понял, куда ты метишь своей жалобой: Эллена однажды исчезла чуть ли не у тебя на глазах, а теперь ей в этом подражает Эгеди. Или… мы тут имеем дело с удвоением одной исходной ситуации. И твоя боль тоже удвоилась. Ты видишь себя повисшим в сети, как трепыхающаяся рыба. Ты считаешь, что негритянка безвозвратно пропала, потому что безвозвратно пропала Эллена. И все-таки тебе придется признать, что такой вывод основан на ошибочных допущениях. Эллена мертва, она опустилась на дно океана вместе с «Лаис». За это я могу поручиться. Это достоверный факт. Случившийся по моей вине. Однако нет никого, кто бы сказал тебе что-то достоверное о судьбе Эгеди. У меня, во всяком случае, нет о ней сведений, выходящих за пределы того, что знаешь ты сам. И все же наши теперешние предположения не такие мрачные, какими были твои в тот момент, когда затонул деревянный корабль. Сейчас речь идет лишь о твоей печали из-за того, что Эгеди оказалась вдали от тебя. Наверное, тебя терзают чувства гнева и жалости, потому что девочка подверглась жестокому избиению. Но собственная судьба Эгеди могла — в результате этого навязанного ей переживания — обратиться ко благу. У нас с тобой сложилось впечатление, что дело, которым занимается господин Фридрих, — неблаговидное. Мы думаем, что преклонение Эгеди перед этим человеком основано на ошибке. Что ее обманули — дабы она, испытывая мнимое удовлетворение, с улыбкой ступила на путь принесения себя в жертву. Допустимо считать, что мы были мягкими орудиями ее обучения, за что даже заслуживаем скромную похвалу. Во всяком случае, ущерб, который Эгеди понесла, невелик. От ее предназначения — быть существом женского пола — девочку все равно не спасла бы никакая сила земного мира. И если случайное плетение из поверхностного счастья с тобой и нападения линчевателей привело Эгеди к отчуждению от господина Фридриха — это для нее явный выигрыш. Собственный ли звериный инстинкт и внезапное чувство стыда подтолкнули девочку к поискам настоящего отца, или отец сам прибегнул к жестокому наказанию, чтобы вернуть себе дочь, — в том и другом возможном варианте событий следует видеть путь к улучшению ее судьбы.

Тутайн высказался исчерпывающе. Я ответил, что люблю Эгеди и что, останься она рядом со мной, ее будущее оказалось бы более надежно связанным со сферой радости. Тутайн отрицательно качнул головой. Я громко вскрикнул, не вынеся этой муки. Сказал, что стыд, овладев девочкой, мог заставить ее искать смерти. Что линчеватели могли снова найти ее и довершить свое дело: и теперь, возможно, она — повешенная и потом расчлененная, засыпанная гнилыми отходами — разлагается в каком-нибудь уединенном месте.

— Возможных вариантов много, потому что Провидение не признает для себя преград, — сказал он. — Но нам не по силам найти хоть один правдоподобный вариант, который полностью соответствовал бы действительности. У меня нет никакой власти над внеположным нам^{133}. Мы даже не знаем, как оно выглядит. Встречи вдали от нас мы не в состоянии оценить. Их место действия отличается от всего, что мы можем увидеть даже в самых ярких снах. Наше время — иное, чем у других. У нас нет даже власти над памятью и забвением. Мы никогда не знаем, какие представления поднимутся на поверхность нашего духа. Мы терзаем себя утешениями, в которых не нуждаемся, и забываем о благом поступке, который действительно принес бы нам облегчение. Тени нашей души не только лежат, отвернувшись от света, — они угрожающе обступают нас, словно демоны, как только нарушается равновесие равномерного сумеречного сияния. Мы напрасно молим о поддержке со стороны внутренних или внешних сил. Мы напрасно враждуем со звездами и со своими друзьями.

Я с содроганием распознал на дне своей экзистенции безнадежность. А ведь намеревался я продолжать надеяться, потому что мое предназначение заключалось в том, чтобы продолжать жить. Я плакал, пока глаза мои не покраснели, и уже с покрасневшими глазами ухватился за одну неотчетливую мысль, больше не походившую на отчетливую, которая мне встретилась раньше и имела ту же причину.

(Тутайн больше не молился. Я больше никогда не видел, как он молится. Он вел такие речи, которые превратили бы любую его молитву в лицемерие.)

* * *

Еще и недели не прошло со времени исчезновения Эгеди. Мы с Тутайном безотрадно сидели в комнате, обращались друг к другу с тяжелыми витиеватыми речами: подолгу тупо молчали, устав от бесполезных слов. И губы складывались в горькую гримасу угрюмого спокойствия…