Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая)

В дверь сильно постучали. Сразу вслед за тем она распахнулась. В дверном проеме возник полицейский чиновник. Человек в униформе. Высокий и неуклюжий. Грубые кисти рук выглядывают из слишком коротких рукавов литовки. Шлем, поддерживаемый ремешком и увенчанный плюмажем из петушиных перьев, отбрасывает тень на лицо вошедшего… Чиновник спросил, здесь ли Альфред Тутайн. Тутайн пересек комнату и подошел к нему.

— Прошу вас, заходите, — сказал.

— На вас поступил донос, — начал чиновник. — Вы обвиняетесь в том, что похитили несовершеннолетнюю девочку.

— Чепуха! — перебил Тутайн. Он повернулся ко мне и шепотом попросил, чтобы я дал ему пятифунтовую купюру. После чего снова шагнул к чиновнику. — Расскажите мне всю историю; подозрение ваше не таково, чтобы я мог принять его без возражений.

— Полиция не обязана отчитываться, откуда она черпает свои сведения, — сказал чиновник. — И на основании каких показаний начинает преследование виновного.

— Хорошо, это понятно, — пробормотал Тутайн. — Но мне ведь позволено предположить, что речь идет об анонимном заявлении, придуманном исключительно с целью опорочить меня; сделать меня в этой стране лицом подозрительным. Приведите мне ваши доказательства.

Он, очевидно, пожалел о последней фразе, был недоволен своим дерзким тоном. Он не дал чиновнику возможность что-то сказать, не предложил ему сесть, но первым делом разыскал стакан и налил гостю коричневатого виски.

— Это развязывает язык, — прибавил.

Я уже держал наготове требуемую купюру. Тутайн незаметно взял ее и сунул в карман.

— Я и сам не прочь освежиться, — сказал мой друг, снова наполнил стакан чиновника, налил остатки из бутылки себе и выпил за здоровье гостя.

— Расскажите, пожалуйста, — смиренно попросил он.

— Да рассказывать особенно не о чем, — пробурчал чиновник. — Я должен выяснить, обоснованно ли подозрение, или мы можем закрыть дело.

— Это вы должны определить? — спросил Тутайн.

— Я ничего не определяю. Мое дело составить рапорт, — сказал чиновник. — Вы, значит, похитили девочку. Ей четырнадцать лет. Родилась в этой стране. Воспитывалась у приемных родителей. Место ее жительства не указано, как я вижу…

— Мне оно неизвестно, — откликнулся Тутайн.

— Имя ее не упомянуто, как я вижу, — сказал чиновник и посмотрел в протокол. — Должен признать, что данных действительно мало.

Он, казалось, ждал ответа. Но Тутайн молчал.

— Так вы признаете, что нарушили закон? — спросил чиновник, растягивая слова.

— Повторяю: такая чепуха не просто будет опровергнута мною. Я потребую, чтобы клеветник был наказан.

— Это вам не удастся, — сказал чиновник.

— Значит, все-таки анонимный донос, — разгорячился Тутайн. — Не держите меня за дурака и признайтесь в этом!

— Я пойду вам навстречу, — сказал чиновник. — Мы действительно получили письмо без подписи.

— Так я и думал! — воскликнул Тутайн. — Против анонимки человек бесправен и бессилен. Для него остается один выход — довериться честным государственным служащим. — Он вытащил из кармана купюру и, сложив ее вчетверо, сунул в большую руку чиновника. — Я не хотел бы ничего больше слышать об этом деле.

Чиновник искоса глянул на то, что попало ему в кулак, и поспешно поднялся.

— В отчете я изложу всё в соответствии с истиной, — сказал он. Он задал еще несколько вопросов, касающихся персональных данных. Потом попрощался и удалился.

— Дорогое удовольствие, — вздохнул Тутайн, когда дверь за чиновником закрылась. — Но зато мы выторговали кое-какие сведения. Эгеди не находится в лапах того, кто известил полицию. Будь она задействована в игре, обвинение выдвинули бы против тебя. Нам также не придется мучиться, пытаясь угадать личность отправителя письма. Пером водил сам господин Фридрих, продавший девочку. Он не подозревал, что своим шантажом только поможет чиновнику получить небольшой доход. У него имелись основания, чтобы умолчать о собственном имени и месте жительства. Во всяком случае, если он пожелает выступить публично, ему придется проявить осторожность. Он знал — более или менее точно — только мое имя.

— А чего ты ждешь от полиции? — спросил я.

— Пять английских фунтов обеспечат свидетельство о нашей кристально чистой благонадежности. Но это даст нам лишь временное преимущество. Это только начало. Каким будет продолжение, мы не знаем.