Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая)

Мама удалилась. Отец замолчал. Он был словно не в себе. Такого рода негодование не относилось к сущностным чертам его личности. У него сложилось в целом положительное мнение о мировом порядке. Беспорядок он из этого миропорядка исключал, вырезал: как нечто чуждое, неподобающее, несовместимое с человеческим бытием. Отец не знал, что, когда занимался подобными вещами, поступал как революционер. Он не хотел быть революционером. Сердился, когда его называли социал-демократом. И действительно к политике никакого отношения не имел. Он был работодателем: одним из множества мелких собственников, владеющих предприятиями, на которых работает по десять или двадцать человек. Отец всего лишь требовал покаяния. Он был способен извести таким покаянием и себя.

Трудно передать, насколько большое влияние оказал на меня этот отцовский рассказ. Я был уже достаточно взрослым, в школе нам на цветных таблицах показывали внутренние органы человека и разных животных. Не исключено, что я даже рассматривал под микроскопом систему кровообращения головастика. Я мог самостоятельно оценить суждение моего отца о современных королевских купцах. Произнесенная им обвинительная речь показалась мне фрагментом его юношеских размышлений, то есть неким процессом из прошлого, который теперь всего лишь воспроизведен. Я не могу это точно выразить… Но я был закрыт для той жуткой действительности, с которой отец еще чувствовал связь. Преступление, которое складывается из миллионов преступлений, не вмещалось в мое сознание; и отчет о нем оставался для меня пустым звуком. Мне казалось, поступательное развитие человечества уже загладило этот ужас. Может — хотя рассказ отца вызвал у меня ощущение кошмара и хотя я пережил нечто подобное на собственном опыте, — я вообще не понимал, что значит, когда человеку наносят увечье. Феномен смерти был мне понятен — но не феномен такого ранения, которое влечет за собой смерть природной души^{143}. Поэтическая метафора больше соответствовала тогдашнему моему уровню: рабы, которых гонят, как скот на бойню. Ведь мимо рынка городской скотобойни я проходил дважды в день — по дороге в школу и обратно…

Рядом со мной на школьной скамье сидел сын королевского купца, которого, как мне казалось, я любил. Он был кротким и очень привязчивым, испытывал потребность в общении, не кичился богатством своего отца. Меня ни разу не приглашали к ним в дом; но ко мне этот мальчик периодически приходил. Ему я и доверился. Подбирая слова помягче, заговорил о мореплавании, о торговле, о работорговле. Он смотрел на меня испуганно. Потом улыбнулся, провел рукой по растрепанным светлым волосам.