Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая)

— Слышал, и даже понял. — Судорога сжала мне горло. — Понял, в чем состоит искушение. Я взвалил на себя ужасную вину: я уподобляюсь своему противнику.

В то же мгновение слезы, словно струи источника, хлынули у меня из глаз. Мое зрение растворилось в этой влаге. Я наклонился над мертвым и поцеловал его губы, лоб, грудь. Я обнял его за плечи. Что никогда мне не принадлежало — в одну секунду я рванул это к себе. Это был мой труп: над этим остановившимся сердцем я оплакал всё, что когда-либо потерял.

Я очень быстро успокоился. И сказал:

— Даже если бы он значил для меня много больше, моя боль оставалась бы такой же. Ребенком я однажды целый день плакал над мертвой кошкой. Тогда у меня не было опыта. Теперь я знаю: и любящих, и друзей ждет неизбежная разлука.

— Это так, — мягко подтвердил он.

— Поэтому я хочу похоронить его. И прошу у вас совета. Ведь я здесь чужой.

— У вас есть деньги? Вы оплатите расходы на похороны?

— Да, — сказал я твердо.

— А мои усилия в связи с этим делом вы сможете оплатить?

Я неуверенно взглянул на него, не понимая, что он имеет в виду: но задать вопрос не решился. С некоторой заминкой ответил:

— Надеюсь.

— То есть, — сказал он, — вы полагаете, что сегодня мы лишь обменяемся обещаниями. Пройдет три дня, и вас поминай как звали. Воспоминания — скудная пища, и с годами она становится все более пресной. У меня имеется практика, и мое время стоит денег. Я снискал авторитет благодаря своим знаниям и довольно высокому положению. И я хочу жить не хуже других, не приносящих никому пользы.

Он смотрел на меня пронизывающим взглядом. До меня мало-помалу дошло. Любовь уже рассыпалась прахом.

— Назовите сами свой гонорар, — сказал я твердо; но потом, засомневавшись, добавил: — Правда… — Остальные слова погасли, притушенные подозрениями.

— Ну? — подбодрил он меня. — Или это всё? И я напрасно забыл, что вы — первостатейный лжец?

— Вы можете прямо сейчас получить содержимое моего кошелька, — пробормотал я. — Чтобы у вас была хоть какая-то уверенность… Но я сегодня сильно потратился.

— Мы пойдем друг другу навстречу, — нашелся он.

— Я вижу ваше лицо лишь наполовину, как закутанные лица здешних монахинь. Ваша кустистая борода не внушает особого доверия, — сказал я, совсем отчаявшись.

— Ваше право думать о моей маске что вам угодно. Мне она кажется необходимой. Если мы не можем договориться, я бы предпочел оборвать этот разговор.

В последних его словах прозвучала угроза. Он повернулся ко мне спиной и собрался уходить. Я подскочил к нему сзади, ухватил за полу белого развевающегося халата.

— Прошу вас! — взмолился я. — Это недоразумение.

— Недоразумение? В каком смысле? — фыркнул он.

Я увидел: он превратился в олицетворение неумолимости.

— Не знаю, что я такого сделал, — пробормотал я.

— Вы невежа! — отрезал он.

— Я слышу ваш упрек, но пока не понимаю своей ошибки, — сказал я со слезами в голосе.

— Сравнить меня с монахиней! — бушевал доктор. — После того как я оказал вам доверие!

— Это у меня вырвалось случайно, — попытался я его успокоить. — Я вдруг почувствовал себя таким бесправным…

— Бесправным? — расхохотался он. — Бесправным? Бесправным? Каждый бесправен. Каждый по-своему. Бесправен король, когда его побеждает враг. Бесправен судья, когда против него выдвигается обвинение. Бесправен подданный, предстающий перед судом. Бесправно животное, когда его пожирают или когда из вольной лесной чащи он попадает в стойло либо в капкан. Бесправен умерший, ибо он значит меньше, чем неодушевленный предмет. Бесправно дерево, потому что у него отнимают плоды, а сам ствол срубают под корень. Бесправен камень, потому что его разбивают. Правами обладают лишь звезды, поскольку человеческие руки не могут их сорвать, как цветок. — Раскатистым, ужасным голосом он добавил: — Бог — это мужское божество. Окладистую бороду Он носит с незапамятных пор. Мужчина же создан по Его подобию.

Как ни удивительно, он снова уселся на стул. Я был сражен насмешкой в его голосе. Я вытащил кошелек и отдал ему все крупные купюры. Он тотчас стал мягким, как летний вечер, не продуваемый ни малейшим ветерком.

— Мы еще не закончили разговор, — сказал он; сгреб деньги, взял меня за руку, протащил через зал, вывел из него, заставил спуститься по лестнице в темный подвальный коридор. Свинцовым холодом дохнуло нам навстречу. Я подумал, что вот сейчас он приведет меня в непостижимое теневое место казни. Но я не попытался бежать. Это было бы бесполезно. Он отпер обстоятельно закрытую дверь. И велел мне идти вперед в темноте, а сам захлопнул дверь и подтолкнул меня на два-три шага. Я почувствовал то же ледяное дыхание, что веяло в трюме деревянного корабля. Тьма изгибалась шпангоутами, образуя хранилище белесых гробов. От страха я схватил доктора за руку. И тотчас испугался, что именно эта рука меня задушит. Я уже знал, каково это — быть задушенным. Я уже однажды был задушенным. Впервые за день я вспомнил о Тутайне. Но мне это не помогло.