Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая)

— Разве смерть человека не достаточный повод? — выкрикнул я ей в лицо.

— Я доложу, — сказала она и снова исчезла.

Потом вернулась и сообщила:

— Сейчас не приемное время.

— Я не позволю себя вышвырнуть, — возмутился я. — Я доставил сюда умершего, и вам придется выслушать, что я имею сказать.

— Чего же вы хотите? — спросил мужчина, внезапно возникший передо мной. — Как вы сюда попали? Что у вас общего с трупом?

Я тотчас понял, что он, заговоривший со мной, и есть Старик. Я увидел его зеленые глаза. Их в первую очередь. И только потом — гигантскую неухоженную бороду, подбирающуюся к самым глазам. Что на этом лице есть и пятнышки бледной кожи, я осознал лишь позднее. Борода — не столько седая, сколько рыжая. Напоминающая могучее, нисходящее пламя. Лоб — восковая безжизненная пластина; редкие волосы на голове, взбитые, как парик^{182} (кто знает, может, это и был парик?), разделены на пробор, усеянный капельками жира… Я почувствовал, что если сейчас мне не придет на помощь какая-нибудь удачная мысль, я пропаду, поскольку совершенно не знаю, во что ввязался и кого вижу перед собой. Определение «старик» мне мало что говорило. Меня все больше смущала всклокоченная борода. Я сказал себе:

«У этого человека нет подбородка; он хочет скрыть, что выглядит смехотворно».

Но вместе с тем я видел, что он, высокий и упитанный, наделен огромной физической силой; он мог бы убить меня голыми руками. Он был великан; просто я в первый момент не заметил этого; как если бы за какие-то минуты он вырос на целую голову

^{183}. Как я мог упустить из виду такой простой признак, как необычный рост, — уже одно это было совершенно непостижимо. Растерявшись, я опять попытался поймать взгляд его зеленых глаз, которые теперь — я это увидел впервые — сверкали высоко надо мной, как отшлифованные драгоценные камни. Они светились, казалось мне, жутковатым любопытством и злорадством. Но в тот же миг — или сразу после стеклянистой вспышки — погасли или закрылись от отвращения и усталости. Я дерзко смотрел в говорящее лицо.

— Что у вас общего с трупом? — спросил он снова.

— Вы и есть господин профессор? — спросил я, дрожа напротив стены его могучего тела.

— Во всяком случае, я, как видите, ношу форму врача, — отозвался он. — Халат из обесцвеченного тика с начищенными до блеска никелевыми пуговицами. — Он вставил большой палец правой руки в одну из петель, чтобы выпятить глаз пуговицы, который обжигающе уставился на меня. Пуговица, оторвавшись, пролетела по воздуху и упала на землю^{184}.

— Непорядок, — сказал он, — но всему приходит конец.

Я был совершенно уничтожен. Я назвал свое имя.

— Хорошо, — сказал он. — А теперь, будьте так добры, изложите суть дела. Но предупреждаю, не пытайтесь меня убедить, что у вас было что-то общее с мертвецом. Что вы склонны к отклонениям от нормы, я не поверю. Впрочем, если все же хотите попытаться, пичкайте меня только лживыми измышлениями. Вы могли бы придумать что-то абсурдное. Сказать, например, что речь идет о вашем родственнике.

Казалось, он насмехается надо мной. Но я, поскольку уже считал свое дело полностью проигранным — хотя едва ли помнил, в чем оно состоит, — внезапно почувствовал прилив неправдоподобного и бессмысленного мужества.

— Все так и есть, — сказал я дерзко. — Он мой брат.

Эта ложь была настолько безумной, что даже признаки ее неправдоподобия утратили всякое значение. Старик мог тотчас уличить меня, ибо моя кожа была белой, как вишневый цвет, а кожа умершего — коричнево-черной, как макассарский эбен^{185}; поэтому я заранее приготовил отговорку. Я собирался сказать, что имел в виду брата по человеческому роду, — то есть придать своим словам возвышенный смысл, превратив их в банальность… Но Старик молчал и лишь с удивлением смотрел на меня.

— К такому я не был готов, — сказал он наконец. — Я обладаю кое-какими познаниями о человеческом семени; но что родительские чресла могут произвести на свет столь разных отпрысков — это для меня ново.

Я покраснел и пожалел о своих словах. Однако перетолковывать их не стал. Стыдясь себя, я пролепетал какую-то невнятицу: что мы, дескать, были сводными братьями.

— Жаль, — сказал он, — а я уже успел подумать, что вы не такой трус, каким кажетесь. Мы до сих пор даем тварным существам завышенную оценку, когда видим их в первый раз.

Чтобы я не мог больше произнести ни слова, он жестко схватил меня за предплечье, даже, можно сказать, обвил своими конечностями, будто хотел раздавить — я себя почувствовал птицей с перебитым крылом в когтях кошки, — и потащил куда-то. Мы оказались в очень маленькой комнате — или только в коридоре, — с двумя обитыми кожей двустворчатыми дверями одна напротив другой. Ту дверь, через которую мы вошли, мой провожатый с силой захлопнул. Но его размахнувшаяся рука и возникший сквозняк не вызвали иных звуков, кроме сдавленного стона, какой издает воздуходувный мех, когда выпускает воздух.