Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая)

В тот вечер я никак не мог развеселиться. Барышник предложил отметить мой успех за его счет. Тутайн нашептывал мне в ухо какие-то комплименты. К нашему столику подходили незнакомые люди и спрашивали у меня то одно, то другое. Пришел и хозяин отеля, сопровождаемый двумя кельнерами: он обрушил на меня целый шквал льстивых слов. Потом собственноручно расстелил белую скатерть, а его свита, в соответствии с договоренностью, принялась накрывать стол. Для барышника принесли третий прибор. По его требованию нам подали и насыщенное бургундское вино.

Потом на подиуме, почти незамеченные расшумевшимися посетителями, появились музыканты капеллы. Четыре дамы, все как одна в красных брюках, серых жакетах и белых блузках. Они настроили инструменты и нерешительно начали играть. Им понадобилось больше времени, чем мне, чтобы побороть смущение. Но наконец тяжелая дымка, которую, как казалось, оставила моя музыка, рассеялась. Пианистка теперь решилась жестче ударять по клавишам, скрипка стала ясной, чистой и разговорчивой, музыка заполыхала радостным огнем. Я с облегчением вздохнул. Полиритмия этой отлично сделанной джазовой композиции овладела моими мыслями. Я восхищался исполнительским мастерством музицирующих дам. В конце я открыто выразил им свое уважение, громко захлопав в ладоши. Публика последовала моему примеру. На протяжении вечера я все отчетливее осознавал, к собственному стыду, сколь велики профессиональные навыки и прочие достоинства этих исполнительниц. У них большой и разнообразный репертуар. Каждая дама должна уметь играть как минимум на двух разных инструментах. Пианистка не только порой садилась к фисгармонии, но и виртуозно играла на гармони. Скрипачка дула в кларнет, третья исполнительница периодически меняла виолончель на саксофон, четвертая обслуживала ударные, играла на трубе, фаготе и саксофоне-пикколо. А ведь от каждой из них еще требуют, чтобы у нее было красивое лицо, крепкие груди, круглящиеся под блузкой, складная фигура, прямая осанка. И неизменная накрашенная улыбка, даже когда тело кровоточит.

Тутайну не так-то быстро удалось отделаться от барышника. Они о чем-то договаривались; было уже поздно, когда мы отправились домой.

На следующее утро Тутайн обстоятельно попрощался со мной. Он хотел поездить с барышником по окрестностям города. Я пожелал ему удачи, еще два-три раза потянулся в постели и привел себя в порядок как раз к тому моменту, когда мне пришлось принять некую даму, неожиданно позвонившую в дверь. Она представилась как дочь адмирала такого-то и супруга морского офицера, командующего миноносцем. Намерение дамы состояло в том, чтобы — поскольку накануне ее восхитила моя игра — пригласить меня на ближайший вечер в гости.

«На чашечку чаю», — как она вполне откровенно выразилась, то есть уже после ужина: дескать, в этот час ее дети лежат в постелях, в доме тихо, и свет лампы особенно приятен… Я согласился, записал ее имя и адрес, поблагодарил, и дама поспешила удалиться.

«Странно…» — мелькнуло у меня в голове; но больше я об этом не думал.

Тутайн все не возвращался. Ближе к вечеру я написал ему записку: что, мол, собираюсь в гости и вернусь поздно.

В надлежащее время я вышел из дома, прогулялся по вечерним, скудно освещенным улицам. Ровно в девять часов я стоял перед внушительным четырехэтажным доходным домом. Фешенебельное здание, совершенно новое… Цокольный этаж — из тяжелых гранитных блоков; на первом этаже выходящие на улицу окна забраны тяжелыми чугунными решетками… Входная дверь оказалась незапертой. В вестибюле, облицованном эландским известняком^{342}, горел электрический свет. Лифт приглашал воспользоваться его услугами. Я поднялся на третий этаж и, немного поколебавшись, позвонил в дверь, которая, судя по всему, и была той, что я искал. Дама сама мне открыла. Приняла у меня из рук шляпу и пальто и убрала то и другое в шкаф. Потом прошла впереди меня через искусно сделанную решетчатую дверь. Мы вступили в полутемную прихожую. Пересекли еще одну комнату и оказались в маленьком помещении: думаю, это был будуар дамы. Там имелась ниша, в которой стояла софа, обтянутая конским волосом. Перед софой — стол, красиво накрытый. Две тарелки, две чашки, четыре стакана, печенье, сандвичи, цветы в вазе и флакон духов. На стенах со штофными обоями висели старые портреты. Диван с наброшенной на него медвежьей шкурой, шкатулка, тумбочка для белья, открытый стенной шкаф, в нем винные и ликерные бутылки… Первым, что мне предложила хозяйка, были духи. Она спросила, люблю ли я духи. И, не дожидаясь ответа, открыла флакон, окропила несколькими каплями свою грудь, а потом окропила и меня. Я засмеялся. Что мне еще оставалось?

Мы сели, и я еще раз, теперь чуть больше сосредоточившись, произнес приветствие.

— Вы наверняка не верите, что я замужем, — предположила она.

— Почему же, верю, — честно сказал я; мне и в голову не пришло, что может быть по-другому.

Но она все-таки хотела мне это доказать. Сказала, что я непременно должен увидеть ее сыновей. Одному восемь лет, другому тринадцать.