Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая)

Наконец мы смогли выйти из своего пансиона, чтобы посмотреть на Гёсту. Он лежал в постели с открытыми глазами. Из его изменившегося лица уже ушло напряжение, вызванное внезапной смертью.

— Через два-три часа он больше не будет казаться свирепым, — сказал Тутайн. — Думаю, закрывать глаза Гёсте, кроме меня, некому, на эту бабу полагаться нельзя. Правда, я буду делать такое в первый раз. Но она-то вообще не сделает… — Помолчав, он прибавил:

— Давай, я закрою один глаз, а ты — другой.

Вдова не удосужилась известить о смерти мужа ни врача, ни еще кого-то. Она сразу побежала к нам и теперь, когда мы пришли, сочла, что это именно наш долг — позаботиться о мертвеце и обеспечить все, что ему причитается. То есть: официальное свидетельство о смерти, гроб, церемонию погребения… Сама она почти не показывалась. Принимала знакомых и родственников… а также свою модистку. Она хотела, чтобы ее опознавали как вдову и по внешнему виду. Тесно прилегающее черное домашнее платье стараниями портнихи было готово прежде, чем Гёсту уложили в гроб. Пока гроб стоял в комнате, выставленный для прощания, вдова расхаживала в платье с длинным шлейфом и в круглой шапочке с ниспадающей на лицо темной вуалью. А в день похорон на ней были шуршащий шелк, черные кружева, черная шубка из заячьего меха и шляпка с вуалеткой. Она стояла у открытой могилы мужа. Эту честь она ему оказала. — Провожающих собралось немного. Гёста не обладал никакими явными добродетелями из тех, что увеличивают круг знакомых. Почетные должности и участие в деятельности различных сообществ не украшали его гражданскую жизнь. Благотворительностью он тоже не занимался, не был ни королем стрелков, ни судебным заседателем, ни членом совета церковной общины, ни приятелем бургомистра… Поэтому певческое братство не пело у его могилы, музыканты с духовыми инструментами не вышагивали перед его гробом. Гёста, который выбрал себе в товарищи Тутайна и меня, который опустошил множество бутылок вина, а умер в ночь, когда осознал, что истратил последние наличные деньги и, если быть точным, задолжал значительную сумму своему другу Тутайну, — этот Гёста удостоился лишь весьма скромных похорон. Других долгов он не оставил. Мы так никогда и не узнали, на что он потратил ту значительную сумму, которую в день последнего подведения итогов снял с банковского счета, предварительно известив об этом Тутайна.

Тутайну предстояли трудные недели. Оборотный капитал отсутствовал. Собственные его сбережения были маленькими. А ведь он должен был произвести выплату по ипотечному векселю. И расплатиться за похороны Гёсты. Вдова тоже клянчила деньги: ей, мол, не на что жить. Бросила на стол Тутайна счета от своей модистки, грозилась заложить дом, и конюшню, и вообще всё. Он покупал лошадей в долг, выписывал векселя. В присутствии нотариуса заключил договор с вдовой Гёсты. Неделю спустя конюшня опять заполнилась, и он погнал табун молодых коней в город. Вдова предъявляла ему все новые требования. Видно было, что она транжирит деньги. Тутайн на многое закрывал глаза. Он еще не знал, сумеет ли справиться с трудностями. Нервничал. Посреди этой неопределенности занялся нашим переездом. Затеял ремонт северного флигеля дома покойного Гёсты. В похожей на залу комнате, бывшем складском помещении, строители настелили пол из сосновых досок. И возвели еще одну стену, чтобы конюх получил собственную комнату, а мы — спальню. Контора, теперь превратившаяся в своего рода вестибюль, наполнилась пылью. Серо-белые следы каменщиков и плотников отчетливо выделялись на темных лакированных половицах… Это был переходный период. Потом рабочие исчезли. Маляры и уборщицы оставили после себя светлые и чистые помещения. Тутайн отчистил стоявший под софой жестяной ящичек, в котором хранились сигары для посетителей. Открыл маленький сейф, где теперь размещались новый гроссбух и касса из проволочной сетки, взглянул на наличность — несколько монет стоимостью в крону и мелочь. В задумчивости качнул головой. Но теперь, когда дело зашло так далеко, он был исполнен решимости во что бы то ни стало продержаться, вывести предприятие из кризиса. Он снова поверил в возможность своего и моего бюргерского существования, комфорта, благосостояния, здорового сна, моей славы и собственного усердного труда — во все то, что улыбка удачи освещает только на короткие мгновения.