Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая)

Мы, во всяком случае, переехали. Поначалу новые помещения были лишь скудно обставлены мебелью; однако мой рояль придавал большой пустой зале праздничный вид. Вскоре Тутайн приобрел тяжелый стол из красного дерева, а живший по-соседству ремесленник изготовил шесть кресел — скорее добротных, нежели красивых. Теперь мы могли угощать почтенных господ крестьян брантвейном и бутербродами… Это была красивая комната, десять метров в длину и пять в ширину. На каждой из узких сторон — по два окна, на улицу и во двор; посреди длинной стены располагалась округлая белая кафельная печь с латунными дверцами. Тутайн обычно спал либо здесь, на диване, либо в конторе, на софе. Третью комнату он предоставил мне, чтобы я мог спокойно работать. Вечером, уже лежа в постели, я слышал за стенкой шаги припозднившегося конюха или его молодой храп и стоны; а по звукам, доносившимся из залы, определял, что вот сейчас Тутайн вернулся домой или наконец оторвался от молчаливого бдения перед печкой и стелет себе постель. Он стал очень неразговорчивым.

Зимние дни короткие, торговля полностью прекратилась, как всегда и бывает в это время года. Тутайн часами сидел перед печкой, подбрасывал в топку березовые поленья. Он размышлял, как бы ощупывая свое бытие. И иногда говорил, в конце долгого молчания:

— Я счастлив. Здесь тепло. Здесь царит мир. Никто сюда не приходит, кроме конюха.

И еще он говорил:

— Что я тоже происхожу от людей, кажется мне удивительным. Меня усыновила одна семья. У меня нет ни родителей, ни родственников^{360}. Я просто существую сам по себе. Никогда никто мне не говорил, что я похож на отца или мать.

У Тутайна часто возникали стычки с вдовой Гёсты. Она упрекала его в том, что он будто бы пренебрегает делами, что доходы не соответствуют даже самым скромным ее ожиданиям… Она не умела вести хозяйство. Тутайн уже давал ей значительные суммы вперед. Но чем больше он шел ей навстречу, тем требовательнее она становилась. Он показал ей баланс: она в ответ заявила, что не желает жить как нищенка. Он напомнил, что доходы Гёсты в последние годы никогда не превышали нынешних; она обозвала Гёсту простофилей. Он предложил тогда ежемесячно выплачивать ей определенную сумму, приблизительно соответствующую одной двенадцатой части годового дохода, — чтобы она, имея регулярные поступления, лучше организовала свою жизнь. Она ответила, что он обманывает ее, предлагая своего рода арендную плату. Он объяснил, что эта ее собственность до предела отягощена ипотекой и что продажа здания вряд ли принесет хоть какой-то чистый доход; но что такая не-собственность как-никак ежегодно подбрасывает ей восемьсот крон. — Только когда дело дошло до того, что Тутайн в грубой форме отклонил ее домогательства, вдова оставила его в покое и согласилась на ежемесячные выплаты, им предложенные. Кажется, она, не видя другого выхода, даже попыталась ограничить свои расходы.

* * *

Последующие годы были оборваны с нашей жизни преждевременно, словно незрелые плоды. А тогда мне еще казалось, что и у города Халмберга раскрасневшееся, озабоченное лицо, как у столь многих подобных ему городов. Я вспоминаю высокие, без украшений, окна. Вспоминаю дома, похожие на стариков. Вспоминаю липы, которые росли перед нашим домом, между булыжниками чистой многоцветной мостовой; и еще — изогнутый черный щит над воротами, на котором золотыми буквами (обновленными по распоряжению Тутайна) значилось: ТОРГОВЛЯ ЛОШАДЬМИ ГЁСТЫ ВОГЕЛЬКВИСТА. — Но черты улиц стерлись, булыжник погрузился в землю, словно прошла тысяча лет, и той руиной, какой он будет когда-то, город сделался уже теперь. Правда, его гибель произошла только в моем сознании. Жители города, живые и здравствующие, могут утешиться. Не тяжелый шар нового тысячелетия прокатился по ним — это моя бедная голова, уже чующая близость могилы, колотится о камни времени.

(Я пережил еще один приступ ужасной головной боли. Когда он достиг кульминации, я находился в трех километрах от своего ближайшего соседа. Дул ветер. Не знаю, был ли он теплым или холодным. Меня вырвало, я лежал на дороге. Потом заставил себя подняться. Через долгое время — должно быть, прошло несколько часов — я добрался до хутора. По телефону вызвали врача. Крестьянин и его работник подхватили меня под руки и проводили до моего дома. Я стонал, кричал. Они хотели уложить меня в постель. Я этому противился. Все предметы, если они вообще фиксировались моими глазами, были черными. Черные лица двух посторонних людей в моей комнате… Эти двое оставались, пока не пришел врач и не сжалился надо мной. Он сделал мне инъекцию морфина, а может, еще и другого яда, чтобы хоть что-то изменилось к лучшему. Сказал, что моя кожа ледяная. Но я чувствовал, что лоб покрылся испариной. Через десять минут врач снял с меня куртку и брюки и помог лечь в постель.