Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга вторая)

Он, однако, продолжал говорить. Переступив через мои возражения. Изображая из себя какой-то раздутый пузырь, которому закон не указ… Да, не будь я именно тем, кто я есть, непреложно — Густавом Аниасом Хорном, слушателем из иного мира^{353}, — я наверняка не мог бы противиться алчности и коварству Аякса, его безграничному цинизму^{354}. А так получилось, что чем больше он понижал голос и подмалевывал свои слова мягкими льстивыми интонациями, чем больше его лицо срасталось с величественной свинцовой маской, тем сильнее становился мой страх. Его настойчивое стремление соблазнить меня было мне совершенно непонятно. Мне стоило больших усилий осознать, что для Аякса важно лишь одно: чтобы его не прогнали. В образовавшуюся брешь он бросил и свое тело, и тело Оливы^{355}. Это казалось полным несоответствием между целью и средствами ее достижения. Аякс опьянял себя нагромождением чудовищных высказываний, которые, как он думал, должны сломить мое сопротивление. Его слова оставались вне сферы моего жизненного опыта. Я понимал слабость своего положения: что полученное воспитание мне не поможет — и что прожитая мною жизнь, полная придуманных идеалов, не выдержит контакта с едким раствором, в который ее окунули. Корка благопристойности на моем прошлом, и без того потрескавшаяся, уже полностью растворилась. Мое бытие в результате такой атаки изменилось. Я чувствовал себя разоблаченным — больше, чем когда-либо прежде. Ледяной холод моего страха обрел форму… Место действия, на котором мы вели борьбу, теперь подменено другим. Длинные ряды гробов, которые я когда-то разглядывал в трюме «Лаис», придвинулись ближе.

— Какие же страшные мысли, — услышал я вопрос, — побудили тебя настаивать на преступлении, которого не было? Какой путь ты прошел за все эти годы?

И тут я почувствовал жжение крови в моих жилах: чужой крови, которая когда-то не принадлежала мне; крови Тутайна, которую я потом хорошо узнал, но все же не так хорошо, как собственную; с которой завел общее дело, на половинных долях, как мне теперь снова напомнили. — В голосе Аякса, который все еще атаковал меня — но теперь казался умоляющим, верноподданническим, мягким и темным, сравнимым с мехом животного, — я угадывал жуткую речь моего Противника, моего Искусителя или моей Смерти^{356}.

Совсем тихо я сказал: «Я ни в чем не раскаиваюсь». А вслух выкрикнул:

— Не хочу! Со мной дело еще не зашло так далеко.

— Ты не хочешь, — ответил он, — зато я хочу. Я знаю тебя. Ты предо мной не устоишь.

— Аякс, — сказал я, — послушай! Возьми себя в руки и послушай! Я на тебя не сержусь. Твои слова я забуду. Я просто другой, чем ты думаешь. У меня нет никакой власти над тобой. Это я понимаю. — Но сейчас, сейчас давай не будем больше швырять друг в друга словами — ни лживыми, ни правдивыми. — Я хотел бы лечь спать.

Он закурил сигарету.

— Кто тебе мешает? — спросил. — Кстати… ты не будешь возражать, если я и завтра, еще раз, побалую себя продолжительным сном?

— Не буду, — ответил я.

— Спасибо.

Я протянул ему руку. И почувствовал, что его рука дрожит. — — —

После того как я запер дверь, дверная ручка снова повернулась. Потом снаружи в дверь постучали. Аякс окликнул меня. Я промолчал.

* * *

Снежная лавина, которая сползает в долину, наслаивает одно на другое: обломки камней, землю, живые деревья. Всего какие-то мгновенья назад еще существовала каменная стена: крутой, поросший лесом горный склон. Эти обломки уже не поднимутся к небу. Сила Земли действует в одном направлении. Наша печаль напрасна.

Я хочу описать и этот день. Начинался он так же, как предыдущий. В полдень я принес Аяксу в постель завтрак. Он блаженно потянулся, открыл рот… и снова закрыл, не произнеся ни слова.

Насытившись, он — на сей раз — сразу оделся, отправился на почту, вернулся с пустыми руками; бездеятельно просидел около часа перед печкой, впитывая тепло.

— Ветер снаружи холодный, — сказал он. — Ветер без дождя.

Вот и все, что я узнал о его мыслях и ощущениях. Согревшись, он произнес те слова, из-за которых я в первые минуты едва не потерял рассудок.

— Тутайн прожил как убийца двадцать три года. — Все твои высказывания строятся на арифметических ошибках. Преступление по прошествии двадцати лет становится ненаказуемым, если за это время не предъявлялись новые обвинения. Он, значит, последние три года был гражданином Земли с незапятнанной репутацией.

Я подумал, что эта реплика уничтожит меня мгновенно; но я все-таки что-то ответил. И говорил разумно.

— Откуда у тебя такие сведения? Тутайн… Мы с ним с самого начала рассчитывали на более длительный срок… Да и всегда, собственно…

— Вы рассчитывали… Вы даже не удосужились навести справки! Кто поверит в такую небрежность? Надеюсь, ты не хочешь меня убедить, что вы вели себя как простодушные дети?