Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга вторая)

— Аякс… — сказал я и почувствовал, как легкие опьяняющие пары совершенно меня покинули, как во мне начали бороться откровенное вожделение и несгибаемое отвращение… Сколько же времени прошло с тех пор, как я в последний раз соединял тепло другого человека со своим, чтобы надо мной выгнулся мягкий пещерный свод таинственной взаимной симпатии? Я не пытался скрыть от себя состояние глубокой униженности, до которого опустился Аякс. Губы мои растянулись в дурацкую, совершенно безответственную улыбку. (Смею надеяться, что эта улыбка была еще и детской, смущенной.)

«Такое удовольствие, — мелькнула у меня в голове более разумная мысль, — можно купить в вечерней темноте городского перекрестка всего за несколько купюр; Аякс тоже не потребует большего». (Но сам я не был тем опытным мужчиной, который мог бы так думать; я никогда не упражнялся в подобных грехах.)

— Аякс… почему наши отношения складываются именно так: почему мы вновь и вновь ловим себя на том, что являемся врагами, которые хотели бы нравиться друг другу?

— Ты в самом деле… очень добросовестно… и обстоятельно… это выразил. — Произнося свою фразу, он несколько раз попытался сглотнуть комочек слюны, образовавшийся во рту. Его адамово яблоко двигалось. Наверное, шея у него в последнее время похудела, потому что щитовидный хрящ — выступ гортани — теперь отчетливо выделялся. — Но речь ведь идет не о дружбе или вражде, а единственно о порочном удовольствии. О том, смогу ли я, по крайней мере… по крайней мере… добиться от тебя этого.

— Порочного удовольствия?.. — переспросил я, все еще улыбаясь, но чувствуя, как горят мои уши. — А почему недостаточно, чтобы мы были просто дружелюбны друг к другу?

— Не притворяйся, — оборвал он меня, — ты прекрасно это понимаешь. Мы все это понимаем. В той или иной степени. Мы все вынуждены делать постыдные вещи, потому что каждый из нас — это лишь пучок неисполнимых желаний — насквозь несчастный и одинокий, как цепная собака в будке. Мы не можем вести себя по-другому.

— Но то, что ты предлагаешь, не так уж и постыдно, — живо отреагировал я. (Побуждаемый к тому скорее головным неприятием предрассудков, нежели чувственным влечением.) — Я в эту секунду подумал, что стоит мне протянуть руку, и я одним махом переменю свое прошлое и будущее. (Так уже было, не очень давно; и минутой позже это воображаемое движение показалось бы мне еще более естественным и драгоценным.) Я был уверен, что с соблазнительной отчетливостью различаю возможную награду за свое предательство — по отношению к кому? к чему?.. Но одновременно, посреди этой сцены поспешного искушения, мне явила себя холодная поверхность виновной неприступной силы, которая скрывается за вещами. И секунда закончилась моим промедлением.

— Для тебя, может, и нет, — ответил Аякс. — Ты в итоге только выиграешь.

«Я еще никогда не унижал себя, это правда», — подумал я. — Потому сейчас и покраснел, как школьник, — с ним дело обстоит хуже. Он наверняка не забыл, что я его оскорбил из-за сделанного им постыдного предложения, тогда. Сегодня я не стану его оскорблять. Я буду осторожнее. Он называет это порочным удовольствием. Что же нам мешает такое удовольствие получить? Почему бы мне не принять предложенное, если тем самым я смогу все исправить? Природа постоянно корректирует — что приводит к колоссальным потерям — предпринимаемые ею меры. — И теперь я увидел — в модусе живейшего предчувствия, — как моя рука протягивается, чтобы дотронуться до его тела: этого прекрасного сосуда, наполненного теплом. Я увидел, как мои губы движутся вслед за рукой сквозь холодное пространство, чтобы тоже причаститься счастьем соприкосновения.