Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга вторая)

Я долго разглядывал рисунки Тутайна. И некоторые прикрепил к стенам. Он в то время — когда я с ним познакомился… а точнее, чуть позже, в уррландские годы, — все-таки был удивительно красивым человеком. Его кожа, его телесность возбуждали плотское желание. Я тогда не мог этого видеть. А позднее об этом забыл. Он был мне приятен. Но я не испытывал страсти. И все же я обращался с собой и с ним, как если бы я испытывал страсть. Но похоже, что я срывал лишь незрелые плоды. Это очень странно. Я чувствовал кисловато-горький привкус… Теперь картины того времени кажутся мне сплошной ложью, которую я придумывал. Но я не имел такого намерения: лгать. — Прошлое, теперь уже и для меня, не есть нечто реальное, правдивое. Еще два года назад, когда Чужак стал спорить со мной в ресторане отеля «Ротна», я был оскорблен его словами, потому что прошлое продолжало оставаться для меня и тем и другим: оно было реальным и правдивым. С тех пор я пошел на убыль^{394}.

Мне сейчас вспомнились глаза Оливы: эти водянистые глаза, которые распахнуто и бесцельно смотрят на мир, как если бы ее взгляд был одним-единственным вопросом. Но такая поверхностная трактовка выражения ее глаз не верна. Глаза не спрашивают, они что-то объясняют; они всегда говорят одно и то же, с незапамятных пор: «Уж так оно есть»^{395}. — Эти глаза удивляются, сами не зная чему. С тех пор как я знаю Оливу, ее взгляд наполнен беременностью, наполнен глупой уверенностью в себе и тайным страхом. Природа не ведает сострадания, она равнодушна. Я хотел бы привнести в мир сострадание; это мое дурацкое хотение — к тому же опасное, не устраняющее мученичества. Многие до меня хотели того же. Но Провидение всегда распоряжалось так, что власть беспощадных возрастала, люди же порядочные становились все слабее. Олива не хочет от меня помощи, в познании мира она продвинулась дальше. Она знает: все, что хочет расти и пока не уничтожено, растет. И ее чрево не хуже, чем чрево земли. Ее брак с Аяксом — необходимая сделка. Она могла бы заключить сделку и со мной. Но между нами встала ее любовь. И все еще стоит между. Все еще. Любовь не есть нечто устойчивое. Однако Олива это отрицает. И будет отрицать еще долго.

Вот я подумал об Оливе, и сразу заявила о себе удовлетворенность подарками, которые я недавно купил для новобрачных: купил без особых раздумий; даже раньше, чем стала известна дата праздничной церемонии… Олива наверняка обрадовалась, когда увидела высокий корпус часов, когда установила их в комнате. У нее окрепла надежда, что будущее все-таки не во всем ее разочарует. Может, и Аякс простодушно улыбнулся, ознакомившись с содержанием письма?

Дождь все еще льет с однотонного пасмурного неба. Нынешняя осень противоречит тем правилам, которые люди установили для нее. Дожди идут непрерывно.

Крестьяне до недавнего времени обрабатывали на болоте свекольные поля. После того как они свезли этот ценный зимний корм к себе на хутора и сложили его в бурты, работа на полях прекратилась. О зяблевой вспашке никто пока не думает. Люди сидят по домам, кашляют, хрипят и, несмотря на саднящее горло, проклинают вслух обрушившийся на них потоп.

Дни тянутся медленно. С трудом отлепившись от ночи, они опять проваливаются во тьму — прежде, чем часы покажут наступление вечера. Бичом для меня стало нездоровое беспокойство. Тот самый страх. Он не имеет имени, и по какому пути я бы ни посылал свои мысли, они не находят причину овладевшей мною тревоги. (Я хочу сказать, что ЕГО образ не показывается.) Я, конечно, ловлю себя на том, что повторяю слова, которые так взволновали меня в прошлом месяце. Я стискиваю руки или подношу их к глазам; чувствую, что губы мои шевелятся, как если бы я говорил с гостем, и слышу слова: «Жизнь еще не закончилась».

Я вновь и вновь упрекаю себя, что прогнал Аякса фон Ухри или ничего не предпринял, чтобы удержать его при себе. Как и для того, чтобы заполучить обратно. (В любом случае, воспользоваться посредничеством Оливы я не мог.) Упрекаю себя, что относился к нему с подозрением, считая человеком порочным или преступным. Как вообще дело между нами дошло до столь путаных, неумных речей и намерений? До чудовищности его и моих предложений, до оскорбительных слов, до угроз? Самым неумным было то, что предложил я: сделать его моим наследником. Тем самым я навел Аякса на мысль, что меня можно устранить. Я стыжусь этой своей поразительной беспечности.

— — — — — — — — — — — — — — — — — —