Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга вторая)

По поводу меда и пчел — на Итаке у Одиссея — Порфирий в работе «О пещере нимф» пишет (Порфирий, 17–19):

Итак, мед употребляется и дня очищения и как средство против тления, естественного в природе, вызывает наслаждение, связанное с нисхождением в мир становления, является подходящим символом водяных нимф, потому что и воде свойственна сила предупреждать тление, быть очистительным средством и содействовать становлению, поскольку влага вообще играет роль в становлении. <…>

Источники же и потоки посвящены нимфам водяным и нимфам-душам, которых древние называли пчелами — даровательницами наслаждений. <…>

Впрочем, не все вообще души, идущие в мир становления, назывались пчелами, но лишь те, которые намеревались жить по справедливости и снова вознестись, творя угодное богам. Это живое существо [пчела] любит возвращаться, отличается наибольшей праведностью и трезвенностью, почему возлияния медом назывались трезвенными.

В романе же Янна «медвяный ликер» ассоциируется с хрустальными стаканами Пауля Клыка, олицетворением искусства, — и с «дистиллированными» человеческими слезами.

* * *

Сцена посещения Хорна семействами Льена и Зелмера тоже может быть соотнесена с росписями на стенах этрусской «гробницы Орко». Больше того, гости даже рассматривают изображения на стенах — но сейчас это рисунки, связанные с прошлым Хорна (и самого Янна).

«Простой ужин» состоит из яичницы — а яйцо на пиршественных сценах в этрусских гробницах было символом возрождения (его, например, держит в руке крылатый керуб, изображенный на ручке зеркала со сценой примирения Геракла и Юноны):

Рис. 10. То же зеркало, фрагмент которого показан на рис. 5.

Старый рисунок Тутайна, произведший столь сильное впечатление на Хорна, — «девушка, которая превращается в каменную статую», — не символ ли это предстоящего возрождения, не изображение ли оживающей статуи Пигмалиона? Во всяком случае, кажется, присутствующие на праздничном вечере много думают «о том, что воодушевление в нас умирает» (Свидетельство II, с. 512–513), о «родстве» между умершими и живыми (такое внутреннее родство с Тутайном ощущает, видимо, юный Олаф Зелмер: там же, с. 513), о старении и покинутости, апатии и «меланхолии».

Ноябрь, снова

Ноябрьская глава начинается со смутного осознания Хорном желания переменить свою жизнь (Свидетельство II, с. 554):

Мы — жалкие нищие, протягивающие за подаянием исхудалую руку. — Но для нас возможно и просветление: если мы твердо решим, что больше не хотим нищенствовать… <…>

Этот лабиринт — я не хочу в нем погибнуть — я хочу добраться до выхода. <…>

Пока Аякс в последний раз пытается соблазнить Хорна, тому приходит в голову, что при их встрече незримо присутствует еще кто-то (Свидетельство II, с. 567):

Но этот ТРЕТИЙ, присутствовавший лишь предположительно, так и не дал понять, ведет ли он борьбу по поручению сил Милосердия или Разрушения.

Это высказывание кажется мне отсылкой к теории Эмпедокла, о которой уже шла речь выше (с. 865). Согласно Эмпедоклу, всеми процессами в мире управляют Любовь и Раздор. Тутайн и Аякс, возможно, олицетворяют эти две силы (поскольку Хорн называет их «душевными коэффициентами»: Свидетельство II, с. 572). С Эмпедоклом может быть связано и рассуждение Хорна о плавании «по одному из морей нашей крови» (там же, с. 573). Греческий философ писал (фрагмент 93: Эмпедокл, с. 195):