Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга вторая)

Иоас был красивым. Лиса тоже красива. И хищная птица красива. Кто не может жрать вволю, слабеет и умирает. Чтобы быть красивым, нужно процветать. Процветание же и здоровье связаны с желудком. Поэтому мыши и крысы жрут желтое зерно. А Иоас жрал мышей и крыс. В молодости он вел себя как дикарь: прыгал на жертву и перекусывал ей шейный позвонок. Раздавался хруст, никакого вскрика не было. Но постепенно в нем развилась жестокость; или, точнее, он стал гурманом: он теперь хотел приправлять свою пищу потным запахом смертельного страха. Есть что-то жуткое в таком услаждении желудка. В Мироздании действует страшный принцип: ненасытность сильнейшего. Ростовщик всегда хочет повышать проценты. Кто сыт, тот желает получить лакомство. Стремление к власти ничем не удовлетворить. Жестокость изобретательна. Как невинны наши чресла, если сравнить их с душой! Иоас играл с мышью. Он ловил ее, прихватывал зубами за загривок, таскал туда и сюда, радовался ее тихому горестному повизгиванию. Потом снова отпускал, подстрекая к тому, чтобы она попыталась убежать. А если мышь уже оцепенела от страха, совсем потеряла надежду, он все-таки лапой отодвигал ее от себя. Комок смертельного страха… Предчувствие гибели, постепенное развоплощение души, перед тем как животное будет сожрано… Я не могу успокоиться, даже если стараюсь себя убедить, что взгляд кота гипнотизирует несчастную жертву. Когда действующий в Мироздании принцип полезности выходит из равновесия, это оплачивается болью живых существ. Я распознаю страдание повсюду. И жалкой отговорки, когда-то меня утешавшей, мне теперь недостаточно. Кроме молока и вина, мало какая пища может считаться невинной. Но я не безумец, чтобы пытаться регулировать процессы питания. Я не борюсь с лисами и котами. Я лишь воздерживаюсь от того, от чего могу воздержаться. Я удалил Иоаса из конюшни, взял его в жилые комнаты. Он очень полюбил теплую печку. Правда, полюбил еще и свободу авантюриста. А вокруг груды зерна я расставил ловушки: маленькие гильотины, убивающие мышей от моего имени. Я не знаю, что об этом думают мыши и небесные силы; но мне кажется, все-таки лучше, чтобы они умирали быстро, если уж они должны покинуть наш мир. Бессмысленно желать, чтобы твои руки остались незапятнанными кровью.

* * *

Один год жизни вырезан из моей памяти. Год между тринадцатью с половиной и четырнадцатью с половиной. Хорошо хоть, что сама привязка ко времени более или менее верна.

Тутайн сказал по этому поводу:

— Природе, вероятно, было важно уберечь тебя от определенных жизненных потрясений. Наверное, овладевшее тобою беспамятство понадобилось еще и для того, чтобы твое сознание незаметно для тебя расширилось и чтобы музыка стала в тебе уверенным чувственным мышлением.