Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга вторая)

Те, которые находятся в вышине, под небом, — это добрые демоны. Он их называет по иудаистическому образцу ангелами и архангелами. <…> Однако, пожалуй, гораздо большее значение для Порфирия имеют злые демоны, обитающие в нижней атмосфере, порочные и завистливые, которые вносят только одно безобразие и в человеческую жизнь вообще и в религиозные обряды и таинства. Порфирий настолько конкретно видит тех и других демонов, что пытается даже изобразить их наружность. <…> Местопребывание злых демонов — подземный мир, где они мучат других и сами мучаются во главе с Плутоном и Сераписом. Судя по всему, Порфирий рекомендует просто не иметь с ними никакого дела.

По мнению Лосева (там же, с. 106–107), «особенно важно именно то, что философия поздней античности (III в. н. э.) использует древнейшие символы ранней греческой культуры. Такая реставрация старины — явление чрезвычайно примечательное для эпохи упадка классического греко-римского мира. Ученые и писатели, философы и поэты, объединяя все силы в борьбе с растущим христианством, пытаются возродить на склоне античности ту языческую старину, которая безвозвратно ушла и уже никогда не вернется». То же самое — стремление обратиться именно к самым древним слоям европейской и ближневосточной культуры, а вместе с тем и к поздним всеохватывающим системам неоплатонизма, гностицизма, алхимии — мы наблюдаем у Янна. Я вовсе не хочу сказать, что Янн просто воспроизводит философско-мифологическую картину мира Порфирия, или Плутарха, или еще кого-то. Он знает их язык и пользуется этим языком, а что у него получается в итоге — в этом еще только предстоит (с приложением значительных усилий) разбираться.

* * *

Эпизод посещения Хорном и Аяксом места захоронения Тутайна и потом прибрежного ресторана («— Вы случайно застали наше заведение открытым, — сказал хозяин. — Сегодня последний день. Все летние гости давно разъехались»: Свидетельство II, с. 460) подчеркивает, что у Хорна (и у человечества?) остался, возможно, последний шанс на спасение, — и явно перекликается с сюжетом поздней новеллы Янна «Свинцовая ночь» (эпизод посещения пивной: Это настигнет каждого, с. 73–84).

* * *

Заливаясь слезами, покидает Олива дом Хорна (Свидетельство II, с. 482 и 483).

Для философа Эмпедокла слезоточивая богиня (Нестис, «Влажная») становится одним из четырех величайших божеств — первоэлементов, из которых состоят мир и отдельный человек, — подчиняющихся только Любви/Афродите и Раздору (Эмпедокл, с. 184):

Выслушай прежде всего, что четыре есть корня вселенной:
Зевс Лучезарный, и Аидоней, и живящая Гера,
Также слезами текущая в смертных источниках Нестис.

Но и другое тебе я поведаю: в мире сем тленном

Нет никакого рожденья, как нет и губительной смерти:
Есть лишь смешенье одно и размен того, что смешалось, —
Что и зовут неразумно рождением темные люди.

У Янна несколько раз, в узловые моменты повествования, упоминается таинственный ликер Cordial Médoc («сердечный медвяный напиток»?), который кок называет «дистиллированными хмельными слезами» и «беспошлинным товаром» (Деревянный корабль, с. 71). Другой такой «беспошлинный товар» — гроб с мумией Тутайна (ящик, в котором, как объяснили брату Оливы, лежат бутылки с «малиновым шнапсом». Немецкое название малины — Himbeere (древне-верхненемецкое Hintperi) — происходит от древнескандинавского и англосаксонского слова hind («косуля»), а косуля упоминается в ноябрьской главе и может быть связана с Оливой (см. выше, с. 784). Латинское же научное название малины (Rubus idaeus) восходит к Плинию Старшему, который в своей «Естественной истории» (ок. 77 г.) пишет, что оно связано с местом произрастания «красной малины» — горой Ида на полуострове Троада, где стояла древняя Троя.