Частичка тебя. Мое счастье

– Ты так на меня смотрела тогда, – почему-то Ник начинает улыбаться, хотя я уже почти готова пинками его за дверь выгнать, – ты так смотрела… Я себя живым ощущал. Здоровым, сильным, способным абсолютно на все. Но чтобы начать с тобой отношения – нужно было сказать о моих проблемах. Я не хотел видеть в твоих глазах разочарования. Не хотел, чтобы и ты начала меня ненавидеть за то, что я даже ребенка тебе подарить не способен.

– И ты? – удивленно поднимаю брови. И по резко изменившемуся лицу Ольшанского понимаю, что это он случайно сболтнул. Очень интересно!

А кто же уже начал ненавидеть его по этой причине?

– Ну и? – говорю, терзая его взглядом. Ник держится стойко, но глаз у него уже подергивается.

– Как там говорят в фильмах? Говори сейчас или молчи вовек, – насмешливо требую я, – Ольшанский, вот он твой момент истины. Давай. Пользуйся. Черта с два я буду тебя слушать в следующий раз.

– Не опускайся до шантажа, Энджи.

– А вот буду! – я упрямо задираю нос, – или ты мне врешь, или не хочешь со мной делиться. И то и то для отношений со мной – непреемлемо. Хватит с меня. Наигралась в недоговорки. Берг от меня сталкершу скрыл, кого скрываешь ты? Кто там тебя ненавидел, за то что ты не можешь ребенка заделать? Ольга?

Да. Я угадала. Что-то такое непередаваемое отражается у Ника на лице, что является неозвученным подтверждением.

– А с первого впечатления она мне понравилась… – задумчиво произношу я, – такая… Увлеченная, спокойная… Не думала, что она настолько дура чтобы вот в таком вопросе тебя изводить.

– Она не дура, – Ник мягко покачивает головой, – и не вини её, Эндж. Мы тогда первый раз потеряли ребенка. После двух лет попыток. Ей было тяжело. Очень. Я пытался её поддержать, но не справился. Она даже с собой пыталась покончить. Я… Не равнял вас, правда. Просто боялся причинять боль тебе.

– И себе, – кривлю губы я, – дело ведь не только во мне. Ты хотел и дальше чувствовать себя здоровым сильным суперменом. Только искренности нам это не добавило. Я так и осталась для тебя свойским парнем, с которым пива в выходные можно выйти. А вот в Вике ты сразу увидел женщину. Настоящую. Достойную твоей любви.

– Энджи, – глаза Ника становятся какими-то беззащитными, – я знаю, что ты для себя уже решила, что я по Вике с ума схожу.

– Нашей ночью с тобой ты шептал имя Вики, – напоминаю неохотно, – как же это объяснить кроме как тем, что ты гораздо глубже к ней привязан, чем хочешь признавать?

– Я не знаю что у меня тогда перемкнуло, Энджи, – кажется Ник и сам понимает, что это слабое место его защиты. – я и не помню этого. Как в лифте тебя целовал - да. Двери даже закрыться не успели. Как ты шипела, когда пуговицы рубашки расстегивала – помню. А это – нет Слишком перебрал. Слишком долго пялился на семейство Ветровых на свадьбе, быть может…

– А может, что у трезвого в голове, то у пьяного на языке? – упрямо интересуюсь.

– Да нет же, Энджи, – он говорит совершенно отчаянно, – не увлекался я ей настолько. Честно говоря, даже узнать не успел. Какая уж там вечная любовь, ну скажи?

– Почему бы и нет? – пожимаю плечами, – ты ведь так и не объяснил, чем она для тебя была. Увлечением? Одной из тех любовниц с которыми ты пар спускал? Роковой страстью?

– Надеждой, – коротко отрезает Ник, – бредовой, в общем-то надеждой, что у меня может быть семья, на которую я тогда уже и не надеялся. Её приход совпал с концом третьего курса моей терапии. И мне тогда настоятельно посоветовали сделать перерыв, потому что вместо четырех процентов фертильность повысилась на два. В общем… Это было почти официальное клеймо “бесплоден”. И тут она…

– Красивая, талантливая, – язвлю я, никак не желая объявлять перерыв.

– Мать-одиночка, – Ник невесело улыбается, и в мимике его проскальзывает даже что-то неприязненное к самому себе, – да, ты права, я довольно легко оказался у неё на крючке, и конечно, она была и остается привлекательной женщиной. Но я признаться бредил тогда ею и по очень эгоистичной причине. Думал, что может быть смогу понравиться её дочке. Смогу хоть так создать семью. Раз уж тебе ничего предложить не могу.

Он настолько заколебал меня с этой фразой, что я даже про Вику на какой-то момент забываю. Кончилось моё терпение. Резану-ка я ему правду матку!

– Ты совершеннейший кретин, Ольшанский, – эти слова вылетают не изо рта. Из сердца. Ну, через рот – но это так, технические мелочи. Корни их там – в темных глубинах меня. Там, где обычно прячется самое затаенное, самое болезненное.

Он слабо улыбается и пялится на меня. Глаз не отводит. Бесит несусветно. В эту секунду бесит.

Потом…

Потом я наверное захочу, чтобы он еще раз так на меня посмотрел. Потому что это на самом деле приятно – отражаться в его глазах. Но вот сейчас…

– Вся твоя проблема, – произношу я, решительно соскакивая на пол, – вся твоя проблема, в том что ты не мог открыть рот. Один шаг ко мне сделать. Просто сказать, что хочешь со мной быть.

Он приподнимает брови. Будто и спрашивает: “И что бы поменялось?”.

Ну, конечно, сам дурак, не догадается.