Частная коллекция

У растерявшихся Адвани никак не стирается привычная улыбка, мало подходящая к случаю. Адвани тоскуют. Адвани знают.

– Он чувствует, какое это горе для индийского народа?

Адвани пытается выдавить что-то приличествующее случаю, толком не понимая, чего от него хочет мадам посольша, а она без перехода выстреливает:

– И скажи ему, что если скидка на десять грюндиков[17] будет толь ко десять процентов, то мы примем меры, чтобы к нему больше советские не обращались.

И пулеметная очередь перевода.

ЕЩЕ ИЗ ДНЕВНИКА

В конечном счете неприлично, потому что так считает посол.

– Почему это ты в коротких штанах пошел в магазин? Посол запретил.

– Значит, он дурак, если это запретил.

– Ты много о себе воображаешь… – Он всерьез не понимает, как это можно не бояться. (…) – А если я вправду не боюсь испорченной характеристики, если мне эту характеристику испортит дурак, а не я сам? Если напишут, что плохо работал, – ложь, а об остальном мне судить первому.

Нормы поведения? Что значат ваши нормы по сравнению со следующими китами:

Не предавать.

Не угодничать.

Не делать подлостей.

Я себя сужу так и потому не боюсь. А ты боишься, потому что ты хоть и при деле, и при хорошем, но ты рассуждаешь: кому дело до дела, когда характеристика – швах? И тогда все швах, даже дело. Оно становится меньше, чем характеристика. Чего боится Л. – он ведь – и это самое удивительное – чувствует себя на месте. И все равно боится. Посла, Богданова, Аванесова, даже меня.

С одной стороны, понятно, почему меня с такими «закидонами» потом 18 лет не выпускали в загранку. Но какой пафос! Точно по Евтушенко:

Я был жесток. Я резво обличал,
О человечьих слабостях печалясь,
Казалось мне – людей я обучал,
Как нужно жить. И люди обучались.

А с другой стороны, приятно было это прочитать и убедиться, что хоть что-то в себе сохранил из заблуждений молодости. Я ведь и теперь так думаю.

Пасюта сказал мне:

– Тебе надо чаще ругать капиталистов вслух.

– Чего-чего?

– Ну я ведь не зря говорю, у меня есть основания…

Надо непременно хотя бы раз в неделю гасить во всем СССР электричество. Когда темно – люди начинают собираться в кучки и говорить откровенно и вслух. Как сегодня.

Спор о дубинке. Что такое дубинка – символ власти или пережиток капитализма? И метод ли это социалистического воспитания. Большинство все же за дубинку (…). А потом свет загорелся, и все заговорили о футболе.

ПОРТРЕТ

В Джакарте наши строили в подарок индонезийцам госпиталь. Надзирать за строительством приехал автор проекта, архитектор Г. Пока надзирал, рисовал картинки: пейзажи, уличные сценки, портреты. Из этого сделали выставку, открыли с помпой, приехал сам Сукарно – он был большой любитель собирать живопись. У деспотов, а Сукарно, несомненно, был деспот, всегда много подражателей. И вот на выставке командующий ВВС генерал Омар Дани заказал в свою живописную коллекцию собственный портрет работы архитектора Г. Поскольку Г. никакими языками не владел, меня попросили пару-тройку раз съездить с ним на сеансы в дом генерала, чтобы этот акт дружбы народов не проходил совсем уж молча.

Какой архитектор был Г. – не знаю, подарочному госпиталю, как известно, в зубы не смотрят. Рисовальщик он, на мой взгляд, был так себе. Но все это было не важно, а важно, что он этой своей миссией, обстановкой генеральского дома, а главное, сановной болтливостью генерала был перепуган до такой степени, что руки у него дрожали, а из слов как-то сами собой лепились лозунги, которыми он пресекал любую попытку генерала создать непринужденную обстановку.

Ну, скажем, генерал пускается в рассуждение о международном положении, которое вчера разбирали на совете министров. Я перевожу, ушки у меня на макушке, того и гляди, генерал и вправду расскажет что-то интересное, недоступное мне ни по связям, ни по положению.

На это наш Г., вобрав голову в плечи, отвечает что-то вроде:

– Советско-индонезийская дружба является важным фактором международной политики!

Генерал – про то, как он учился в академии в России, какие там еще были слушатели и преподаватели.

А архитектор-портретист:

– Военная помощь странам, пострадавшим от колониализма, – священный долг Советского Союза. – Он не только говорить, он эти генеральские откровения и слушать-то робеет.