Частная жизнь мертвых людей (сборник)

Они стали появляться каждый день. Подавали им редко – подходить было неприятно, да и толковали, будто человек тот – живодер, ослепивший животное с умыслом нажимать на сострадание.

Меж тем нищий, который не смог тогда нести увиденное и засмеялся, исчез. Позже узнали, что он стал стоять у церкви, что за рекой. За ним потянулись другие.

Вскоре почти все, кто был на паперти в день, ставший вязким воспоминанием, разбрелись по иным церквям.

Но паперть не пустела, их место быстро занимали новые нищие. Они с любопытством косились на слепого, расспрашивали, но никто не отвечал.

Из старых завсегдатаев остался только один – который привел суку, а потом задушил.

Когда заканчивалась вечерняя служба, церковь, а за ней и паперть пустели, этот последний останавливался напротив слепого и его слепой собаки и заставлял себя глядеть в их глазницы. Бросал в коробку несколько монет. И уходил. Слепой и собака поворачивали головы и смотрели вслед, пока очертания уходящего человека полностью не скрывал сумрак.

Одиночество

Шаровая молния утомилась невостребованностью своих чувств и упала на землю пыхтящим колючим ежиком. Колючий ежик топал по лесу, замерзая. Когда его иголки обледенели и сделались непосильной ношей, он выпустил на волю долго носимый стон и обернулся елочкой.

Петр Петрович шел с веревкой в поисках подходящего дерева и услышал елочку – она единственная в лесу звенела обледеневшими иголками.

– Эк тебя сюда занесло? – удивился Петр Петрович – вокруг сплошь стояли березки.

Петр Петрович достал топор и срубил елочку.

Мерзлая влага на иголках обтаяла, на лапах появились красочные игрушки, мишура, особенно много было мишуры. Елочка радовалась.

Петр Петрович просыпался по ночам от странного пыхтения и топота шагов. Жизнь проходит, думал он и опять засыпал.

Праздник закончился.

Елочка лежала на холодной земле и осыпалась высохшими иголками. Дворник Галактион подпалил ее, она жарко вспыхнула скопившейся теплотой. Галактион смотрел на нее, грея в пламени озябшие руки. Вздохнул о чем-то своем – Галактионовом – и пошел прочь.

Ошметки огня взвились в небо шаровой молнией, но ее никто не увидел.

Автобус

Темно-красные маки тонкого, влажного сатина плавились на ее плечах, волнующе подергиваясь от неровностей дороги.

Солнце нещадно пекло, оглушало, вызывало слабость, обреченность. Можно пересесть на другую, затененную сторону – там есть одно незанятое место. Как раз рядом с маками. Но разве заставишь себя встать, схватившись за раскаленное железо поручня? И все же…

Двери зашипели. Автобус дернулся и двинулся дальше. Вошедшего подбросило, и он упал на последнее свободное сиденье. Проваливаясь, вскинул вверх букетик прохладно-голубых фиалок. Она улыбнулась.

– Спасибо! Мне никто не дарил цветов. Не знала, что это так приятно.

Он не ответил и вжался подошвами сандалий в пол.

– Ты красивый и добрый. Я уже свыклась с тем, что у меня никогда не будет мужчины. Такого мужчины. А ты пришел. С цветами. Я тебя узнала.

Он отвернулся, уставился в окно. Она притрагивалась взглядом.

– У нас обязательно будет ребенок. Ты хочешь мальчика или девочку? Только не смейся, но я знаю – кого ты скажешь, того и рожу.

Он достал телефон, прячась в него.

– Ты ведь не сделаешь мне плохое? Никогда?

Двери опять зашипели, он выбежал. Наверняка не на своей остановке.

Она улыбнулась вслед, рука ее дернулась прощальным жестом и повисла.

Обугленные лепестки маков противно скрипели под ногами. Я пытался объяснить, подпрыгивая на ухабах и не понимая своей нелепости. Твердил, что тот вовсе не тот.

Она снисходительно улыбалась.

– Вы слепой и глупый, – горячий шепот обжег мое ухо. – Вы злитесь оттого, что я была счастлива с ним, а не с вами.

Утро Хлыбзикова

К полудню сил продолжать спать дальше решительно не осталось, и Иван Петрович Хлыбзиков скинул с себя одеяло.

Он прошлепал на кухню, прилипая, отлипая и вновь прилипая необутыми ногами к серому вязкому линолеуму. Накануне Иван Петрович отмечал юбилей и вылил полбутылки крепленого на пол.

На плите муторно сипел чайник. Жена Ивана Петровича, Алина Карловна, сидела за столом, намазывая булку маслом.

Хлыбзиков зажег сигарету и засмотрелся на перекосившееся отражение кухни в старом никелированном боку чайника. Тлеющий огонек съедал сигарету, превращая ее в удушливый гадковатый дым. Иван Петрович глубоко затянулся, выперхнул из себя вместе с остатками сна сизое облачко и глухо закашлялся.

Чайник закипел.

Хлыбзиков почувствовал, что задыхается, и вспомнил детство. В глазах его проплыло далекое летнее утро, еще одно, еще, еще.

Но кашель вдруг ушел. И детство тоже ушло.

Наваждение осыпалось на пол теплым пеплом сигареты. Иван Петрович наступил на него ногой и открыл окно.

Внизу под окном оранжевый дворник Галактион, сливаясь с оранжевой листвой, сметал ее в кучи. Но ветер приносил новую листву, и все опять становилось оранжевым.

Иван Петрович выбросил окурок в окно и с интересом посмотрел, как он летит. Когда тот упал, Хлыбзиков сардонически засмеялся.