Частная жизнь парламентского деятеля

Когда Торн удалился он мог наконец уединиться. Тысячи бурных мыслей кипели в его уме. Как часто, с тех пор как он любил Бланку, он думал об ея замужестве; он думал об этом даже с каким-то наслаждением, ему отрадно было сознавать безграничность своего самопожертвования. Он говорил тогда себе: “Я сам посоветую ей это. Я ей докажу, что забыв меня, она может быть счастлива или если счастье уже не возможно, то по крайней мере, став женою честнаго человека, она найдет то спокойствие, ту уверенность в завтрашнем дне, которую дает правильная жизнь, посвященная исполнению долга и которая постепенно успокоит душевныя бури. Я скажу ей, что если нас разделяет непроходимая пропасть, то это еще не значит, что все в жизни потердно, что перед нею еще долгие годы, и они одарят ее чувствами столь же прекрасными, как и любовь. Я ей скажу, что люблю ее, и тем не менее хочу ее потерять, хочу, чтобы наша любовь была принесена в жертву. Я все ей выскажу. Она поймет. Она без радости и надежды кинется в жизненный поток. Потом, позднее, думая об этих скорбных днях, она полюбит самое воспоминание о них, полюбит воспоминание о первом, чистом чувстве, которое не было омрачено низостью, которое освящено страданием и самоотвержением. Моя жертва быть может закалит ее сердце и сделает его безопасным от других бурь”. Таковы были планы, которые строил он, когда в уме его появлялась отдаленная идея о возможности замужества Бланки, даже еще в ту эпоху, когда он видел ее каждый день и жил опьяненный безумным чувством. Все эти благородныя обещания, эта гордая решимость, эти благоразумныя разсуждения пришли ему теперь на ум и он печально и с иронией улыбался былой своей наивности, ему они представлялись милыми химерами юности, какими их видишь в тумане прошлаго с обломанными крыльями. Теперь, когда настала роковая минута и другой должен был овладеть тою, которая была так далеко от него, но постоянно тут, в уме и в сердце, о, теперь ощущение было совсем иное, чем он представлял оебе! Это была не легкая рана, которую могло залечить благородное сознание самоотвержения, нет это была рана глубокая, кровавая, и расширялась с каждою минутой.