Частная жизнь парламентского деятеля

“Мишель держался очень хорошо; он привык бороться и скрывать впечатления, Он отвечал неторопливо, уверенно, как человек знающий, что хочет сказать и не колеблющийся. Два или три раза он спокойно взглянул на меня. О, это превосходный комедиант, уверяю вас! Я уже давно это вижу, но ставила его искусство не на достаточную высоту. Однако, и ему дришлось пережить несколько неприятных минут: не предупредив меня, мой адвокат внезапно сделал очень прозрачный намек на достаточно известныя отношения моего мужа к одной особе, которую он не считал себя в праве назвать, и упомянул, что обе стороны точно сговорились умалчивать об этой истории. В хитрых запутанных фразах он дал понять, что, может быть, в этих отношениях и следует искать истинную причину нашего печальнаго процесса, что будущее укажет, конечно, на то — верно ли его предположение, или нет. Мишель страшно побледнел, в его глазах сверкнуло такое бешенство, что я думала он сейчас бросится на адвоката. Эти намеки произвели сильное впечатление на присутствующих, меня же глубоко оскорбило то, что только это и затронуло Мишеля. Раньше ему высказывали жестокия истины, напоминали о его брошенных детях, неисполненном долге, испорченном существовании, погубленной карьере; он, кажется, даже не слушал; но едва задели то, чем он только и дорожит теперь, Мишель смутился, побледнел.

“Я никогда неговорила вам, какая тайная мысль была у меня в продолжение всего этого дела; признаюсь в ней, потому что в настоящее время она уже не может сбыться, а кроме того, мне кажется, вы надеялись на тоже самое: я разсчитывала, мечтала, что в последнюю минуту, когда непоправимое будет уже совсем близко, Мишель вдруг почувствует, что жертва невозможна и вернется ко мне, к детям. О, как бы чистосердечно я простила его! Но нет, он шел прямо, без оглядки, до конца, не думая о тех, которых топтал, идя вперед. Конечно, и я виновата: если бы я первая не заговорила о разводе, он никогда бы не осмелился и думать о нем (по крайней мере, я утешаю себя этой мыслью); и если бы я не настаивала, если бы я больше думала о детях, чем о собственных страданиях, если бы у меня было больше любви, чем самолюбия… Но нет, нам невозможно было жить так, как мы жили!… К чему, впрочем, поднимать все это? Зачем мучить себя? Если бы я знала, если бы, если бы… Никогда, ничего не знаешь заранее. И потом случилось только то, что должно было случиться; теперь все кончено. Нужно бы, сознавая всю непоправимость свершившагося, найти в этой мысли силу перенести страшное горе, но я не могу; я не покоряюсь и ропщу. Я дурно разсчитала свои силы и не знала, что мне будет так больно. Теперь я знаю, как это тяжело, знаю…

“Что написать вам еще, дорогой друг? когда я буду с вами, я все поверю вам. Легче высказываться, а вы единствепное существо в мире, перед которым я могу излить всю душу, так как понимаю, что и ваше чувство было оскорблено, скажу даже более, почти развенчан идеал. Этот несчастный никогда не узнаеть всю величину принесеннаго им зла, тот, кто верил в него, упал с такой же большой высоты, как и он сам! До свораго свидания, дорогой друг, преданная вам Сусанна”.

;Мишель к Монде.;