Частная жизнь русской женщины XVIII века

Ни в одном из воспоминаний столичных жительниц не нашлось места для впечатлений от посещения музеев (в то время как мужчины это фиксировали, а также сам факт того, что среди посетителей Кунсткамеры или Оружейной палаты в Москве были женщины),[479] крайне редки в «женских» воспоминаниях XVIII в. и сообщения о чувствах, вызванных театральными и иными зрелищами (за исключением мемуаров Е. Р. Дашковой и отчасти В. Н. Головиной); обычно они ограничивались констатацией самого факта посещения.

День горожанки привилегированного сословия начинался несколько, а иногда и гораздо позднее, чем у провинциальных помещиц. Петербург (столица!) требовал большего соблюдения этикетно-временных правил и распорядка дня; в Москве же, как отмечала В. Н. Головина, сравнивая жизнь в ней со столичной, «образ жизни (был) простой и нестеснительный, без малейшего этикета» и должен был, по ее мнению «понравиться всякому»: собственно жизнь города начиналась «в 9 часов вечера», когда все «дома оказывались открыты», а «утро и день можно (было) проводить, как угодно».[480]

Утро и день у большинства дворянок в городах проходили «на людях», в обмене новостями о знакомых и приятельницах. Поэтому, в отличие от сельских помещиц, горожанки начинали с макияжа: «С утра мы румянились слегка, чтобы не слишком было красно лицо…» После утреннего туалета и довольно легкого завтрака (например, «из фрукт, простокваши и отличнаго кофе-мокка») наступал черед раздумьям о наряде: даже в обычный день дворянка в городе не могла позволить себе небрежность в одежде, туфли «без коблуков» (пока не пришла мода на ампирную простоту и тапочки вместо туфель), отсутствие прически. М. М. Щербатов упомянул с издевкой, что иные «младые женщины», сделав прическу к какому-либо долгожданному празднику «принуждены были до дня выезду сидя спать, чтобы не испортить убор».[481] И хотя, по словам англичанки леди Рондо, русские мужчины того времени смотрели «на женщин лишь как на забавные и хорошенькие игрушки, способные развлечь»,[482] сами женщины нередко тонко понимали возможности и пределы собственной власти над мужчинами, связанной с удачно подобранным костюмом или украшением.

Умению «вписывать» себя в обстановку, вести беседу на равных с любым человеком от члена императорской семьи до простолюдина аристократок специально учили с младых ногтей («Ея разговор может нравиться и принцессе, и жене торговца, и каждая из них будет удовлетворена беседою»).[483] Общаться приходилось ежедневно и помногу. Оценивая женский характер и «добродетели», многие мемуаристы не случайно выделяли способности описываемых ими женщин быть приятными собеседницами. Разговоры были для горожанок главным средством обмена информацией и заполняли у многих большую часть дня. Француженка Виже Лебрен, посетившая столицу в конце XVIII в., не случайно отметила, что «в Петербурге все высшее общество составляло как бы одну семью». «Вся знать считалась точно в родстве между собою…»[484] — удивлялась она, поражаясь тому, что все дамы знают буквально всех на многолюдных балах и гуляньях.

В отличие от провинциально-сельского, городской образ жизни требовал соблюдения этикетных правил (иногда — до чопорности) — и одновременно, по контрасту, допускал оригинальность, индивидуальность женских характеров и поведения,[485] возможность самореализации женщины не только в кругу семьи и не только в роли жены или матери, но и фрейлины, придворной или даже статс-дамы.

«Утренние разъезды», в ходе которых к концу XVIII в. принято стало (по европейской моде) «отдавать визиты», сменяли званые обеды — «уже в часу в первом, однако»; впрочем, обеда нередко принято было «более часа… дожидаться», занимая друг друга разговорами. После обеда предполагались новые «беседы», причем дамы для них нередко «удалялись в иной покой», отдельный от мужчин. Вечера, балы и «машкерады» — партикулярные (в частных домах) и в Собрании, куда «пускали по билетам самое лучшее общество»,[486] разнообразные «гулянья и катанья», в том числе «санный бег» (когда «погода располагала к пребыванию на воздухе»),[487] посещение театров (официальных, государственных и частных — шереметевского, апраксинского) — все это было обычным явлением в жизни дворянки в столице, составляющим не столько собственно ее досуг, сколько всю повседневность.[488] Отъезд с бала или приема «в первой половине ночи» мог быть связан лишь с плохим самочувствием, в противном случае он рассматривался как нарочитый, демонстративный шаг и являлся уже поступком. Поздние пробуждения и смещенный распорядок дня у дворянок в городах были, таким образом, вполне объяснимы. «Их жизнь была деятельно-праздная», — писал Ф. Вигель.[489]