Частное расследование

Режиссер был настойчив, если не сказать нагл, в огромных традиционных черных очках, с американской сигаретой в зубах, дымившейся, несмотря на то что в рабочем зале строжайше запрещалось курить, но кино и ТВ имеют свои законы… Поэтому администратор нового Информационного центра не делал замечаний, а только угодливо крутился, явно стремясь попасть в кадр, что ему решительно не удавалось, так как режиссер огородил пространство перед камерой специально ярко маркированной лентой и, пока Турецкий вещал в объектив, никого и близко не подпускал к этому ограждению…

— Мне в будущем хотелось бы, — сказал Турецкий, — иметь оперативный доступ к законодательной базе не только России, но и любой другой страны… Возникают ведь ситуации такие, особенно когда сталкиваешься с иностранцами… Возникают разные точки зрения на происшествие… С точки зрения француза, например, это преступление, а с нашей точки зрения — нет!

— Понятно, понятно, хватит! — остановил его режиссер. — Достаточно. Довольно.

— А почему у вас, хотел спросить, так много объективов? — поинтересовался Турецкий.

— Параллельная съемка: на обычный «Кодак» и на видео. Чтобы монтировать проще. Монтируешь видеоматериал с помощью электроники и компьютера, а затем, как смонтируешь уже, специальный автомат в точности так же монтирует й целлулоидную пленку. При такой технологии исключается монтажница. Все делает сам режиссер.

— А это что за цветные змеи здесь, на индикаторе?

— Это цветоразложение по плоскостям, — объяснил оператор, тоже, кстати, носивший темные очки: видно подражая режиссеру.

— Спасибо, — поблагодарил Турецкий и, подхватив свой кофр, пошел восвояси.

Объяснение режиссера его удовлетворило, а оператора — нет.

«Сам, видно, толком не знает», — подумал Турецкий, выходя из здания центра.

Дневной свет его ослепил.

«Долго стоял под прожекторами этими, киношными…» — подумал он и потер глаза.

Резь в глазах если и не прошла, то заметно ослабла.

Не успел Василий Васильевич Кассарин-младший снять свои режиссерские черные очки и отдать приказ паковать «Витамин С» в транспортировочное состояние, как в голову ему вдруг пришла внезапная мысль: чемодан!

Чемодан Турецкого!

Что в нем?!

Наверняка архив Невельского, что же еще!

Ах он идиот! Стоял под носом у него! Зомбировался! А чемоданчик, чемодан!

В погоню тут же! Нет, нельзя!

Сначала убрать психотрон. Отвезти на Лубянку. Заскла-дировать. Супернадежно. Не ввязываться ни в какие гонки с психотроном на руках. Здесь может быть ловушка. Хитрая подстава.

— Моссальский! Прохоров! Ко мне! — Кассарин даже забыл на секунду, где он находится. — Работайте, работайте, — кивнул он, уже спохватившись, спокойно Чудных, отвинчивающему излучатель «Витамина С» от штатива.

— Пойдите-ка сюда, в сторонку… — Кассарин отвел Массальского с Прохоровым подальше ОТадминистратора центра, продолжавшего питать надежды попасть в программу «Время» или еще куда-нибудь. — Вдогонку. За Турецким. Не выдавать себя. Только следить, куда он с чемоданом. Нам нужен этот чемодан! Не сам Турецкий, — я подчеркиваю, — только чемодан!

— А что же мы его не тут же? В вестибюле-то. Могли же, — растерянно спросил Прохоров.

— Ты мне еще порассуждаешь! — кипя от злобы, пообещал Кассарин.

— Здравствуйте, Сергей Афанасьевич! — вежливо поклонился Турецкий, приветствуя Навроде.

Сопровождающие Турецкого до самого кабинета два охранника и личный секретарь Навроде Гриша бесшумно удалились.

— Рад видеть, Александр Борисыч! Давненько вы, давненько!

— Да вот я все в бегах.

— Да, вижу: с чемоданчиком.

— А чемоданчик я вам привез: отдать на сохранение.

— На «сохранение» — это когда беременных женщин в больницу кладут.

— Простите, я имел в виду лишь сохранить. В надежном месте. Если можно. Сохранить.

— Я думаю, что это Можно. Хе-хе-хе…

— Простите, я оговорился просто.

— Да, надо за своим, за русским языком следить попристальнее. Ведь часто получается, что вся твоя судьба — где? А в языке твоем — вот где!

— Согласен. Часто получается, — Турецкий не знал, что бы такое сказать. — А ваша как жизнь, Сергей Афанасьевич?

— А что моя жизнь? Моя жизнь прекрасна и удивительна.

— М-м-м… Как моя, стало быть.

— Ну, вы-то вообще, семейный человек, как иначе?

— Да у меня жена погибла, если вы не слышали.

— О, ужас какой! Извините великодушно. Жена погибла. Это крах. Да, просто катастрофа для мужчины. Одно лишь, право, утешение, глупое, конечно: она одна погибла?

— Нет. То-то и страшно, что вместе с девочкой, с падчерицей моей. Погибли обе!

— Да я спросил-то не про падчерицу, а про жену. Погибли обе?

— То есть?!

— Что «то есть»? То, что я спросил. У вас со слухом все в порядке?

— Пока не жалуюсь.

— А с глазами? Мои глаза под вечер шибко устают. Да и у вас, я вижу, красные глаза, зеленые какие-то. Змеиные.

— Да. Только что в кино снимался. Свет такой.

— Ну, если так, тогда пройдет. А что, скажите кстати, в этом чемоданчике? Не тикает там ничего, надеюсь?