Частный детектив Илья Муров

«Как они тихи, спокойны и торжественно неподвижны», – покорно подумал Илья Алексеевич. «Как они не похожи на тех своих суетливых собратьев, которым подчиненные дурной голове ноги не дают роздыху, заставляя стаптывать подошвы, скашивать каблуки и покрывать плохо выделанную кожу преждевременными морщинками», – продолжал он в том же духе. «Как же я раньше не замечал этой их тихой кротости, усталой смиренности и удивительной стойкости в бедах. И как же я должен быть счастлив, что заметил это наконец. Да, всё дым, всё прах, кроме этой бесконечной кротости, этой беспредельной изношенности, этой пронзительной сиротливости…» Тут наш отставник пригляделся к предмету своих дум внимательнее и поспешил взять последнее определение обратно: как ни были они кротки, какими бы смиренными в своей неподвижности не выглядели, сиротство их оказалось несколько сомнительным. Оба башмака были не сами по себе, но обуты на чьи-то ноги – в серых носках с красно-белым узором, с бледной полоской кожи, видневшейся между носками и двумя задранными штанинами, принадлежавшими, судя по цвету, фактуре и иным родовым признакам, одним и тем же брюкам. «Как же я не заметил этих ног прежде?» – удивился Илья Алексеевич собственной рассеянности и, внимательно вглядевшись в обнаружившиеся конечности, вдруг скорее сердцем, нежели умом, узрел в них что-то смутно знакомое, нечто ненаглядно родное. «Да это же мои ноги!» – воскликнул он мысленно. – «Мои носки, мои парадные туфли, мои штанины от моих же выходных брюк!..» Радость узнавания была великой, но непродолжительной. Смутная поначалу догадка, сделавшись твердой уверенностью, стала стремительно обрастать мнемоническими подробностями. Память, умаявшись от безделья, выдала на гора рекордное количество битов информации. В течение нескольких прекрасных мгновений Илья Алексеевич вспомнил если не всё, то очень многое из того, чего на самом деле с ним не было, зато было с некоторыми из его прославленных коллег по частносыскному ремеслу. «Ах, вот, значит, как было дело!» – ликовал наш отставник. Значится он, путем тщательного логического анализа и не без помощи высокопрофессиональной интуиции, сумел докопаться до сути, обнаружить важную улику, а преступники, проведав об этом (как? да очень просто – по своим каналам лжи, предательства и мздоимства), попытались его убрать. Далее, скорее всего, имела место бешеная погоня, сопровождавшаяся ожесточенной перестрелкой, в результате которой численно превосходящим врагам удалось вывести его из строя (пока, Слава Богу, не живых, а только здоровых и трудоспособных). И вот он лежит в чистом поле (Илья Алексеевич предпринял еще одну попытку поднять голову и оглядеться, но вновь потерпел неудачу), нет, в кювете, истекая кровью от огнестрельных ран, и ни одна собака, ни один левит, ни один добрый самаритянин не остановится, не подойдет, не предложит помощи. Если так пойдет и дальше, то к его огнестрельным ранам неминуемо добавятся душевные травмы, – куда более опасные для жизни и здоровья даже самых искушенных в бедствиях частных детективов…

Тут до слуха нашего отставника донеслось характерное тарахтенье приближающегося мотоцикла. И вместе с этим тарахтеньем к нему вернулись и все прочие шумы неиствовавшей кругом жизни, как то: стрекот кузнечиков, шелест листвы, жужжание пчел и веселая песнь припозднившегося в силу ряда причин жаворонка. «Слишком много гама для ночи», – отметил про себя Илья Алексеевич. Но додумать до конца эту интересную, сулящую множество открытий чудных, мысль не успел. Тарахтенье приблизилось, заглушив все окрест, затем вдруг смолкло и в установившееся тишине раздался отчетливый, не злой, но с оттенком досадливого удивления мат. Вслед за матом зашелестела попираемая чьей-то не слишком твердой поступью трава и над Ильей Алексеевичем вдруг склонилось смутно знакомое лицо, прозвучали прекрасно известные ему вопросы.

– Живой, что ль? Никак пьяный?

И как только они прозвучали, так словно пелена спала с его сознания, словно долгожданное просветление снизошло. Он понял, кто он и кто этот щеголяющий небрежным человеколюбием парень. Ну разумеется, ну Господи, да это же Пат Чемберс, начальник убойного отдела Нью-Йорка. А сам он, трупно возлежащий в канаве, никто иной, как Майк Хаммер, вляпавшийся в очередное криминальное дерьмо, ставший временной жертвой международных преступных группировок, свивших себе осиное гнездо в самом сердце Америки – в бетонных джунглях Большого Яблока.

– Выхлопа вроде нет, – принюхался «Пат Чемберс» и продолжил обследование. – В котелке дырка… Интересно, каким макаром можно сюда по трезвянке заебуриться? Мобудь, Шумахером себя вообразил?.. Вот же мать-перемать, возись теперь с этим дуреломом!.. Эй, хрен шумовой, ты меня слышишь?