Частный сыск

— Я заплатила высокую цену за то, что посмела выступить в роли судии. На это имеют право только боги. Я не любила мужа, а в детях не видела своего продолжения, но я горько оплакивала их смерть. Не знаю, искупила ли я этим вину…

Лидия порывисто подняла голову и, заглянув горящими глазами в непроницаемые глаза скульптора, пылко прошептала:

— Увези меня отсюда! Увези куда-нибудь, в далекие страны, где мы могли бы быть счастливы вдвоем и где нас не терзало бы мучительное прошлое!.. Я буду любить, я буду обожать тебя!. Пусть все беды закончатся в тот момент, когда мы сядем на корабль и он отчалит от проклятого острова!

Пракситель положил ей на голову свою тяжелую ладонь и произнес:

— Спи. Завтра будет самый главный день. Ты должна встретить его с восходом солнца!.. Все решится завтра.

И вот день настал.

Укрывшись, как всегда, в дальнем углу мастерской, Лидия наблюдала, как дюжие молодые мужчины с трудом погрузили мраморное изваяние на крытую соломой телегу и, заботливо укутав покрывалом, увезли.

С ними ушел и Пракситель.

В полдень скульптор возвратился, неся в руках большой сверток. Он развернул его, и взору Лидии предстало восхитительное одеяние, театральная маска с двумя узкими вырезами для глаз и крохотные, как раз на ее узкую ножку, высокие котурны.

— Примерь, — распорядился он.

Одеяние пришлось впору, лучше и не пожелаешь.

Пракситель придирчиво оглядел молодую женщину со всех сторон и, кажется, остался доволен.

Они сговорились, что скульптор проведет ее в театр, когда стемнеет, закутав в свой просторный плащ.

Немая старуха нагрела на огне воды, и Лидия с удовольствием омыла тело в мраморной ванне, а затем тщательно натерла ароматными маслами.

Она чувствовала себя так, будто лишь вчера появилась на свет.

На душе было легко и покойно, и, поглядывая на себя в медное зеркало, Лидия видела, как лучатся счастьем ее огромные темные глаза.

Она не могла дождаться, когда же раскаленный диск солнца, приняв тусклый багровый оттенок, скроется в морской пучине.

ШАНТАЖ

Инночка спала тяжелым сном. На ее осунувшемся личике не было ни кровиночки… Но сердечко стучало ровно, его удары дублировались электронным писком какого-то медицинского прибора, очень страшного на вид, с датчиками-щупальцами и болотно-зеленоватым экраном, по которому пробегала вздрагивающая белая линия. Замерев в дверном проеме, Наташа немигающим взглядом смотрела на дочурку и даже не заметила, как лечащий врач подошел к ней сзади и положил руку на плечо…

— Не переживайте вы так… — тихо, но убеждающе произнес он. — Все страшное уже позади. Она скоро поправится, обещаю вам.

— А можно я тут нянечкой побуду? — Наташа едва справилась с горячим комом, предательски подкатившим к ее горлу.

— Я поговорю с начальством. С нянечками у нас, сами знаете, напряженка, так что…

— Простите, вы Клюева? — Наташу окликнула молоденькая сестричка, сидевшая за столиком в середине коридора.

— Да, я…

— Кажется, вас к телефону. Какая-то Дежкина, из прокуратуры…

«Чернов умер…»

Казалось, Наташа шла к этому столику целую вечность, подошвы ее сапог будто прилипали, присасывались к полу. А телефонная трубка была холодная, скользкая, как жаба, все норовила выскочить из руки…

— Алло?

Молчание.

— Клавдия Васильевна?

Через долгую, невыносимо долгую паузу:

— Наташенька…

— Да-да, я слушаю вас, Клавдия Васильевна! Что с Черновым?

— Ему сделали операцию… — как-то неестественно растягивая слова, пробормотала Дежкина. — Пуля задела какой-то важный нерв… Он в коме…

— А вы спрашивали, когда он придет в сознание?

— Наташенька, — перебила ее Клавдия. — Мне только что сообщили… Тут такое дело…

Сестричка, искоса наблюдавшая за Наташей, вдруг увидела, как изменилось ее лицо. Помертвело… Как беззвучно затряслись ее плечи…

— Да-да… — Наташа до боли зажмурила глаза, сцепила зубы. — Соседи обнаружили? М-мм, соседи, да… Асфиксия… Механическая, понимаю… Я держусь… У меня все нормально…

— Вам плохо? — испугалась сестричка. Ей показалось, что женщина вот-вот рухнет на пол. — Что вы говорите такое?

Наташа выкинула вперед руку: не прикасайся ко мне!.. И сестричка невольно отшатнулась.

— Нет, здесь и так много врачей… Где он сейчас?… Ах, ну да… Клавдия… Васильевна, насчет охраны… Нет, сюда… Он не мог себя сам… Я знаю… Это его… Это его… Как можно быстрее…

Она не рыдала. Она не билась в истерике. Внешне она была совершенно спокойна, в голосе ее не было дрожи, лишь только частое подрагивание век и уродливо поползшая вниз губа выдавали что-то такое… что-то страшное, катастрофическое, непоправимое.

— Мне нельзя срываться, вы понимаете? — Она протянула сестричке трубку.

— Понимаю… — ошарашенно выдохнула та.

— Очень хорошо. Вы свободны.

Вскоре в конце коридора послышались гулкие торопливые шаги. Это по просьбе Дежкиной примчались два оперативника. Клавдия Васильевна заверила Наташу, что надежней этих парней в мире не существует.

— Борис.

— Александр.

— В этой палате лежит моя дочь, — наставляла добровольных охранников Наташа. — Я должна отойти на несколько часов. Постарайтесь, чтобы за это время…

— Муха не пролетит, — заверил ее Борис. — А может, вас проводить?