Максим поглядел ей печально в глаза и делано вздохнул:
– Можешь.
Соня, довольная его ответом, легко поднялась из-за стола:
– Хочешь, я тебе дом покажу?
Максим вскинул ей вслед руку – ухватить, зацепить, поймать? Он и сам не знал (дернуть за косички?) – но она уже упорхнула, и ее голос доносился с лестницы. Скептически посозерцав свой зависший в воздухе жест, Максим последовал за ней.
– Это старинный дом, – комментировала Соня, – построенный в начале прошлого века. Его купили еще родители Пьера. Конечно, тут многое переделано, перестроено, но многое осталось по-прежнему. Эта лестница раньше кончалась на втором этаже, а на третьем были комнаты для детей и для бонны, и у них была своя лестница, выходящая в сад, но ее закрыли, а основную лестницу продлили доверху… Я люблю старину, я люблю все эти потертые ступени и эти тяжелые низкие балки, но пришлось многим пожертвовать для удобств, вместо комнаты бонны мы сделали ванную и туалет, – болтала она, распахивая перед ним двери комнат, куда Максим заглядывал вежливо и равнодушно, больше глядя на Соню и вслушиваясь не столько в смысл слов, сколько в звуки ее голоса.
– Это… – продолжала Соня, открывая перед ним очередную дверь, – это комната для гостей, я сначала хотела оклеить ее обоями и даже уже начала работы, я все купила…
Комната выглядела странно: ободранные стены, из которых только одна была оклеена. На полу – рулоны обоев, банки, засохшие кисти и валики и прочая атрибутика ремонтного дела.
– …а потом передумала. Хочу обить тканью. Это все-таки элегантнее. С другой стороны – пыли больше… Ты как думаешь?
– Я в этом не разбираюсь.
– Вот я тоже никак не решу. Рабочих распустила, а комната так и стоит недоделанная с лета.
Не завешенное занавесками окно смотрело в темный сад. Максим приблизился. Туман осел, оставив лишь легкий парок, путавшийся в траве. В слабом свете уличного фонаря, падавшего с улицы, сад открылся ему в своей строгой ночной графике: аккуратно выписанные дорожки, огибавшие лужайку, на которой росла большая плакучая береза, несколько красиво сделанных клумб с еще не отцветшими кустами – кажется, розами – и маленький, мерцающий в темноте прудик с легкими лодочками сухих листьев. Сад был ухожен и наряден, и гармонию его четких линий нарушала лишь проплешина в левой части живой изгороди, через которую были видны размытые очертания темного соседского участка.
Максим любил сады – детское воспоминание о даче в Подмосковье, на которую они ездили каждое лето. Огородик с укропом, редиской и луком (с грядки прямо на стол); зазывно краснеющая, занозистая малина у ограды; куст кислющего крыжовника, который маленький Максим объедал задолго до его созревания; клумбочки с флоксами и астрами (розы у них не росли, маме так и не удалось с ними сладить в сыром подмосковном климате); деревянная мшистая бочка с дождевой водой, нагревшейся за день на солнце: он погружал в нее с бульканьем тяжелую лейку и поливал огород, и вода теплыми пыльными языками сползала с грядок и ласково лизала его босые ноги… Костер вечерком, из старых листьев и обрезков веток, и его низкий, терпкий, горьковатый дым, стелющийся над дачами; и папа с мамой на деревянных ступеньках крыльца, и дымок их сигарет смешивается с дымом костра; и не всегда понятные разговоры о политике и об искусстве, и комары тонким звоном над ухом, и расчесанный прыщик, мешающий спать, и крем «Тайга» на коже… Дачу потом продали за бесценок – она требовала ремонта, но никто не мог ею заниматься, не было времени, не хватало денег…
Максим раскрыл окно, вдыхая ночные запахи.
– Нравится? – Оказалось, что Соня стоит позади него, тоже глядя в сад.
– Нравится. Я люблю сады. Еще с детства… У вас красивый сад, продуманный, ухоженный.
– Только эта дыра весь вид портит. Вон, видишь, кустов не хватает? Четыре туи засохли. Я велела их выкопать, хотела новые купить, но передумала. Решила, что лучше все туи выкопать и посадить лавр. Он не сохнет, как туи, и красивый. Но все-таки жалко выкапывать туи… Они все-таки живые. Хотя они чаще сохнут, но в конце концов всегда можно засохшие выкопать и посадить новые, правда ведь?