Часы

— Потому что кажется слишком сложным. Если кому-то понадобилось обставить его с такой сложностью, оно должно быть простым. Принимаешь мое объяснение?

— Даже не знаю.

— Забавно, — в раздумье пробормотал Пуаро. — То, что ты рассказал… кажется… да, что-то тут знакомое. Где, когда я с этим сталкивался?.. — Он замолчал.

— Наверное, — сказал я, — ваша память хранит невероятное множество преступлений. Но не можете же вы помнить все?

— К несчастью, нет, — сказал Пуаро, — но воспоминания временами оказываются полезны. Помню, был один мыловар из Льежа. Он отравил жену, чтобы жениться на белокурой стенографистке. Так сложился тип преступления. Позже, намного позже, все повторилось. Но я запомнил. И хотя на этот раз дело касалось пекинской болонки, тип-то был прежний. Я лишь вычислил, кто соответствует мыловару, кто — белокурой стенографистке — и voila[11]! Дело сделано. И теперь, пока ты рассказывал, мне опять померещилось что-то очень знакомое.

— Часы? — с надеждой спросил я. — Фальшивые страховки?

— Нет-нет, — покачал головой Пуаро.

— Слепая?

— Нет-нет-нет, не сбивай меня с толку.

— Я в вас разочаровался, Пуаро, — сказал я. — Я-то думал, что вы дадите мне ответ сразу же.

— Но, друг мой, все, что ты мне сейчас рассказал, представляет собой лишь модель. Выяснить нужно гораздо больше. Может быть, удастся опознать труп. С этим справятся и полицейские. У них есть картотека преступников, они могут напечатать в газете портрет, у них списки разыскиваемых, экспертиза одежды убитого, и так далее и тому подобное. Да, в их распоряжении сотни и сотни других средств. Убитого, разумеется, опознают.

— Так что в данный момент делать нечего? Вы это хотите сказать?

— Всегда можно что-нибудь сделать, — строго сказал Эркюль Пуаро.

— А именно?

Он выразительно ткнул указательным пальцем в мою сторону.

— Побеседовать с соседями.

— Я беседовал, — сказал я. — Я ходил вместе с Хардкаслом, когда он опрашивал всех. Они не помнят ничего такого, что могло бы помочь следствию.

— Ч-ч-чшш, это ты так думаешь! Уверяю тебя, этого не может быть. Ты, наверное, приходишь, спрашиваешь: «Не видели ли вы что-нибудь подозрительное?» — они отвечают «нет», а ты думаешь, что так оно и есть. Но когда я говорю, что нужно побеседовать, я имею в виду совсем другое. Понимаешь? Надо беседовать. Дай им разговориться. Из болтовни всегда можно выудить подсказку. Пусть они говорят про свой сад, про кошку, про парикмахеров или портных, про знакомых и про еду. И всегда мелькнет какое-нибудь словечко, которое даст тебе ключ. Ты сказал, что в ваших беседах не было ничего полезного. Я говорю, этого не может быть. Если бы ты мог слово в слово…

— Это как раз единственное, что я могу, — сказал я. — Я ходил с Хардкаслом, будто я тоже полицейский, и стенографировал. Все расшифровано, отпечатано и лежит у меня в кармане. Пожалуйста.

— Вот умница! Какой же ты умница! Ты совершенно правильно поступил. Совершенно. Je vous remercie infiniment.[12]

Я совсем смутился.

— Какие-нибудь еще предложения есть?

— Конечно. У меня всегда есть какие-нибудь предложения. Эта девушка — ты мог бы и с ней побеседовать. Пойди договорись о встрече. Вы ведь подружились, не так ли? Не ты ли принял ее в свои объятия, когда она в ужасе выскочила из дому?

— Это на вас так повлиял Гарри Грегсон? — спросил я. — Вы переняли стиль мелодрамы.

— Возможно, ты и прав, — признал Пуаро. — Когда прочтешь книгу, действительно можно перенять стиль.

— А что касается девушки… — начал было я и замолчал.

Пуаро вопросительно посмотрел на меня.

— Да-а? — сказал он.

— Мне не хотелось бы… я не хотел…

— Ах вот как. В глубине души ты считаешь, что она имеет какое-то отношение к этой истории?

— Нет. То, что она оказалась на месте преступления, — чистейшая случайность.

— Нет-нет, mon ami, никакая это не случайность. И ты прекрасно это знаешь. Ты ведь сам сказал. Именно ее вызвали по телефону. Именно ее.

— Но она понятия не имеет почему.

— Ты не можешь знать, о чем она имеет понятие, а о чем нет. Очень похоже, что она знает все, но скрывает.

— Я так не думаю, — упрямо сказал я.

— Узнать это можно, только поговорив с ней, даже если сама она и не понимает, в чем дело.

— Я не совсем… я хочу сказать, как я… да мы едва знакомы!

Эркюль Пуаро снова прикрыл глаза.

— В процессе общения особ противоположного пола, — сказал он, — есть один этап, когда подобное утверждение является правдивым. Я полагаю, она хорошенькая?

— Ну… да, — сказал я. — Довольно хорошенькая.

— Ты поговоришь с ней, — скомандовал Пуаро, — потому что теперь вы почти друзья. И найдешь предлог, чтобы еще раз увидеться с этой слепой. Побеседуешь и с ней. Потом скажешь, что тебе нужно перепечатать рукопись, и пойдешь в машинописное бюро. Там наверняка ты подружишься с какой-нибудь юной леди. Но поболтаешь со всеми, потом придешь сюда и расскажешь обо всем мне.

— Сжальтесь, — сказал я.

— С какой стати, — сказал Пуаро. — Тебе понравится.

— Вы, кажется, забыли, что у меня есть и своя работа.

— Немного развлечений работе только на пользу, — уверил меня Пуаро.

Я встал и рассмеялся.