Часы

Я отвтилъ, что не знаю, и хотлъ перевернуться на другой бокъ. Но жена заплакала и стала уврять, что у нея есть предчувствіе, какъ бы не умеръ нашъ бэби. Вс мои старанія успокоить ее не повели ни къ чему: она проплакала до утра и уснула немного лишь передъ тмъ, когда нужно было уже вставать. Не выспался, разумется, и я.

Утромъ, во время завтрака, жена продолжала убиваться о предстоявшей, по ея мннію, смерти бэби. Кое-какъ мн удалось убдить ее, что она ночью обсчиталась, что часы пробили вовсе не тринадцать, а какъ слдуетъ двнадцать, и моя милая женушка повеселла.

Однако въ полдень часы, дйствительно, пробили тринадцать, — это я слышалъ ужъ собственными ушами, — и страхи жены не только возобновились, но прямо удвоились. Теперь она была уврена, что мы оба, т.-е. я и бэби, умремъ одновременно, и что она останется бездтною вдовою. Вс мои попытки обратить дло въ шутку еще больше взволновали жену. Она забилась въ истерик и принялась кричать, что, наврное, я и самъ чувствую надъ собою вяніе смерти, только мужественно скрываю это, чтобы успокоить ее, но это совершенно напрасно, такъ какъ она сама настолько мужественна, чтобы покориться неизбжному. Потомъ она объявила, что если бы не противный Бёгльсъ съ его вчными «подцпочками», то ничего бы и не было.

Въ полночь часы дали третье «предостереженіе», и жена отнесла это къ смерти своей тети Мэри. Глубоко вздохнувъ, она выразила желаніе не слышать боя этихъ зловщихъ часовъ и укорила меня въ пристрастіи къ «старому хламу, полному всякихъ ужасовъ».

На слдующій день часы четыре раза били тринадцать, и это нсколько ободрило жену; она сказала, что если суждено сразу умереть всему нашему семейству, не исключая и ея самой, то никому не будетъ обидно. По всей вроятности, разразится какая-нибудь эпидемія, которая, какъ извстно, въ нсколько дней можетъ очистить полміра отъ его населенія.

Умирать въ большой компаніи вовсе не казалось моей жен страшнымъ.

Цлый мсяцъ наши колдовскіе часы предвщали все новыя и новыя смерти; мы ихъ насчитали столько, что списокъ извстныхъ намъ людей, къ которымъ могли бы относиться вщіе удары часового молоточка, уподоблялся спискамъ убитыхъ въ большомъ сраженіи.

Наконецъ часамъ, очевидно, надоло быть прорицателями однхъ смертей, и они занялись выбиваніемъ безобидныхъ чиселъ, отъ одного до сорока девяти включительно.

Самымъ любимымъ ихъ числомъ было тридцать два, но разъ въ день они обязательно били сорокъ девять. Больше сорока девяти они никогда не били. Почему они не ршались пробить пятьдесятъ и больше, я объяснить не могу.

Часы эти цлы и въ настоящее время, когда я пишу эти строки, но, разумется, никто давно уже не пользуется ими, поэтому я въ начал очерка и сказалъ о нихъ, какъ о «бывшихъ» у меня.

Слжу за ихъ разнообразными прихотями одинъ я и знаю, что, напримръ, въ извстный періодъ, они то бьютъ нсколько разъ въ теченіе одного часа, то ни разу не пробьютъ въ продолженіе нсколькихъ часовъ. Должно-быть, натшившись всласть, они потомъ отдыхаютъ.

Нсколько разъ я приглашалъ часового мастера урегулировать ихъ, но каждый изъ мастеровъ находилъ нужнымъ замнить какую-нибудь изъ частей механизма новою, и когда я убдился, что пришлось бы перемнить весь механизмъ, чтобы добиться врнаго функціонированія часовъ, то махнулъ на нихъ рукой и ршилъ предоставить имъ итти, какъ угодно, и бить, когда и сколько они хотятъ.

Мн доставляетъ удовольствіе наблюдать, съ какой небрежностью эти почтенные старые часы относятся къ времени. Задавшись цлью издваться надъ временемъ, они въ половин третьяго провозглашаютъ тридцать восемь часовъ, а черезъ двадцать минутъ увряютъ, что теперь только часъ.

Быть-можетъ, эти умудренные долголтіемъ часы научились презирать своего владыку — время? Вдь не даромъ говорятъ, что самый великій человкъ не кажется таковымъ своему слуг. Поэтому, можетъ статься, что и самое время съ его непроницаемымъ каменнымъ лицомъ представляется въ потускнвшихъ глазахъ своихъ старыхъ слугъ лишь самою обыкновенною, ничтожною величиною? Со стороны многое кажется великимъ, а вблизи получается совсмъ другое впечатлніе. Можетъ-быть, и время не составляетъ исключенія въ этомъ отношеніи.

Быть-можетъ, и мои странные часы, когда они вмсто двухъ, бьютъ тридцать или сорокъ разъ, хотятъ сказать:

— Эхъ, время, время! какъ ты ни чванишься и ни пыжишься, разыгрывая изъ себя что-то непостижимо-величественное и важное, но мы отлично разглядли тебя и поняли, что, въ сущности, и ты не что иное, какъ призракъ, или плодъ воображенія, подобно всему остальному на земл. Напрасно люди боятся тебя, ты — величина лишь кажущаяся, простое отраженіе земной тни на фон вчности…

1886