Часы

- Ты только у меня живи,- повторил Давыд, понизив голос и не спуская с нее глаз. Раиса быстро глянула на него и пуще покраснела.-Живи ты... а писать... пиши, как знаешь... О черт, ведьма идет1 (Ведьмой Давыд звал мою тетку.) И что ее сюда носит?.. Уходи, душа!

Раиса еще раз глянула на Давыда и убежала. Давыд весьма редко и неохотно говорил со мною о Раисе, об ее семье, особенно с тех пор, как начал поджидать возвращения своего отца. Он только и думал что о нем-и как мы потом жить будем. Он живо его помнил и с особенным удовольствием описывал мне его.

- Большой, сильный, одной рукой десять пудов поднимает... Как крикнет: "Гей, малый!"-так по всему дому слышно. Славный такой, добрый... и молодец! Ни перед кем, бывало, не струсит. Отличное было наше житье, пока нас не разорили! Говорят, он теперь совсем седой стал, а прежде такой же был рыжий, как я. Си-н-лач!

Давыд никак не хотел допустить, что мы останемся в Рязани.

- Вы-то уедете,- заметил я,- да я-то останусь.

- Пустяки! Мы тебя с собой возьмем.

- Ас отцом-то как быть?

- Отца ты своего бросишь. А не бросишь - пропадешь.

- Что так?

Давыд не отвечал мне и только нахмурил свои белые брови.

- Вот как мы уедем с батькой,-начал он снова,- найдет он себе хорошее место, я женюсь...

- Ну, это еще не скоро,-заметил я.

- Нет, отчего же? Я женюсь скоро.

- Ты?

- Да, я; а что?

- Уж нет ли у тебя невесты на примете?

- Конечно, есть.

- Кто же она такая? Давыд усмехнулся.

- Какой ты, однако, бестолковый! Конечно, Раиса.

- Раиса!-повторил я с изумлением.-Ты шутишь!

- Я, брат, шутить и не умею и не люблю.

- Да ведь она годом тебя старше?

- Что ж такое? А впрочем, бросим этот разговор.

- Позволь мне одно спросить,- промолвил я,- знает она, что ты собираешься на ней жениться?

- Вероятно.

- Но ты ей ничего не открывал?

- Что тут открывать? Придет время, скажу. Ну, баста! Давыд встал и вышел из комнаты. Оставшись наедине, я подумал... подумал... и решил, наконец, что Давыд поступает как благоразумный и практический человек; и мне даже лестно стало, что я друг такого практического человека!

А Раиса, в своем вековечном черном шерстяном платьице, мне вдруг показалась прелестной и достойной самой предан-ной любви!

XT

Давыдов отец все не ехал и даже писем не присылал, Лето давно стало, июнь месяц шел к концу. Мы истомились в ожидании.

Между тем начали ходить слухи, что Латкину вдруг гораздо похужело и семья его - того и жди - с голоду помрет, а не то дом завалится и крышей всех задавит. Давыд даже в лице изменился и такой стал злой и угрюмый, что хоть не приступайся к нему. Отлучаться он тоже стал чаще. С Раисой я не встречался вовсе. Изредка мелькала она вдали, быстро переходя через улицу своей красивой, легкой походкой, прямая, как стрела, с поджатыми руками, с темным и умным взором под длинными бровями, с озабоченным выражением

на бледном и милом лице - вот и все. Тетка с помощью своего Транквиллитагина жучила меня по-прежнему и по-прежнему укоризнено шептала мне в самое ухо: "Вор, сударь, вор!" Но я не обращал на нее внимания; а отец захлопотался, корпел, разъезжал, писал и знать ничего не хотел.

Однажды, проходя мимо знакомой яблони, я, больше по привычке, бросил косвенный взгляд на известное местечко, и вдруг мне показалось, как будто на поверхности земли, прикрывавшей наш клад, произошла некоторая перемена.., Как будто горбинка появилась там, где прежде было углубление, и куски щебня лежали уже не так! "Что это значит?- подумалось мне.- Неужто кто-нибудь проник нашу тайну и вырыл часы?"

Надо было удостовериться в этом собственными глазами. К часам, ржавеющим в утробе земли, я, конечно, чувствовал полнейшее равнодушие; но не позволить же другому воспользоваться ими! А потому на следующий же день я, снова поднявшись до зари и вооружившись ножом, отправился в сад, отыскал намеченное место под яблоней, принялся рыть и, вырывши чуть не аршинную яму, должен был убедиться, что часы пропали, что кто-то их достал, вытащил-украл!

Но кто же мог их... вытащить-кроме Давыда?

Кто другой знал, где они находились?

Я засыпал яму и вернулся домой. Я чувствовал себя глубоко обиженным.

"Положим,-думал я,-часы понадобились Давыду для того, чтобы спасти от голодной смерти свою будущую жену или ее отца... Что там ни говори, часы эти чего-нибудь да стоят... Да как было не прийти ко мне и не сказать: "Брат! (я на месте Давыда непременно сказал бы: брат) - брат! Я нуждаюсь в деньгах; у тебя их нет, я знаю, но позволь воспользоваться теми часами, которые мы вместе с тобою зарыли под старой яблонью! Они никому не приносят пользы, а я тебе так буду благодарен, брат!" С какой бы радостью я согласился! Но действовать тайно, изменнически, не довериться другу... Нет! Никакая страсть, никакая нужда этого не извиняет!"

Я, повторяю, я был сильно оскорблен. Я начал было выказывать холодность, дуться...

Но Давыд был не из тех, которые это замечают и тревожатся!

Я начал делать намеки...

Но Давыд, казалось, нисколько не понимал моих намеков!