Часы без циферблата, или Полный ЭНЦЕФАРЕКТ

Летиция встала пораньше и поехала на Владимирский рынок. Настроение было сносным, и она уже жила предстоящей встречей с Петенькой, представляя, как увидит его, ведь прошло столько времени. Политые с утра тротуары и мостовые придавали городу особую чистоту, солнце по-утреннему дарило мягкое тепло, у бочек с квасом выстроились люди с бидончиками, кое-где из открытых окон доносились знакомые мелодии. Рынок благоухал ароматами зелени, овощей и фруктов, они сливались в один знакомый с детства запах. Продавцы со всей страны с разным акцентом расхваливали свой товар. Рыночная суета поглотила её, и она с интересом, по-деловому, разглядывала прилавки со всякой всячиной, с удовольствием пробовала хрустящие солёные огурцы и сладкую квашеную капусту. Купила несколько сахарных красных петушков – все дети их обожают – и толстой чурчхелы с фундуком и грецким орехом. Надо обязательно сварить борщ, Петя очень любил его в её исполнении и котлеты с нежным пюре на молоке.

То, что они с Танечкой собираются к Летиции, скрывать от Светланы Пётр не мог и рассказал всё как есть. Та сначала приготовилась наговорить ему тысячи колкостей и категорически запретить водить дочь к этой совершенно чужой женщине, потом неожиданно одумалась. Жизнь-то она ему всё-таки поломала, и какая ей разница, если Петя сойдётся с Летицией. Может, на душе спокойней будет, сама-то счастлива до беспамятства.

Алла Сергеевна не могла нарадоваться на такую новость и с утра пекла пирог с капустой, который так обожала Лютик. Долго оглядывала сына, поправляла ему пиджак, чтобы сидел поладней, и заставила для солидности надеть галстук. Таню нарядила в новые белые туфельки с перепоночками, вплела в косу белый капроновый бант и, как водится, передала пару вязанных носочков для Лютика, хоть Петя всячески сопротивлялся:

– Мам, ну почему ты считаешь, что всем так необходимы твои шерстяные носки?!

– Нужны, Петь! Во всяком случае, у меня они лучше всего получаются, и вяжу я их от души! Не спорь! И не забудь купить цветы. Самые красивые выбери. Она их как никто заслуживает.

Петру Алексеевичу нестерпимо захотелось посоветоваться с Толиком, но тот, как назло, был в рейсе, и без его напутствий было сложно выбрать правильную линию поведения. Советы Анатолия придавали ему уверенности, только в одном тот ошибся – что Летиция никогда не вернётся. А он чётко услышал в её голосе прежнюю теплоту – значит, есть надежда, и немаленькая.

Пётр с Таней вышли из метро у канала Грибоедова, перешли на другую сторону Невского проспекта и направились к Банковскому мостику. Танюша забегала вперёд, то и дело скакала от радости на одной ножке, подбегала к чугунной ограде набережной помахать рукой проходящим пешеходам на противоположной стороне канала.

– Пап, а кто такая Летиция Соломоновна?

– Это близкий и очень родной для меня человек.

– Ближе, чем я? – насупилась Таня.

Пётр Алексеевич заулыбался.

– Ты моя любимая и неповторимая дочка, и этим всё сказано.

Таня весело прищурилась и, как когда-то маленькая, наклонив голову на плечико, поглядывала хитрющими глазками, отчего на душе у Петра Алексеевича становилось тепло.

Он давно не видел свой прежний дом так близко – всегда по возможности обходил его – и в нерешительности остановился у подъезда.

– Пап, ну пойдём, – Тане хотелось побыстрее познакомиться с таинственной Летицией Соломоновной. – А можно я ей сама цветы подарю?

Она гордо обхватила руками букет белых роз.

В большой старой парадной стояла прохлада, и высокие потолки с затейливой люстрой поразили Таню.

– Как во дворце! Да, пап?

Консьержку Пётр Алексеевич видел впервые, наверно, все давно сменились, и уже приготовился сообщить, куда они направляются, но пожилая женщина без особого интереса лишь мельком взглянула на них и уставилась в газету.

Лифт весело заскрипел, приветствуя гостей, и, подпрыгнув, остановился на третьем этаже.

Ему вдруг захотелось, чтобы из квартиры напротив непременно вышла соседка, та самая, которая одарила его молчаливым презрением, когда больше пяти лет назад он приезжал забирать свои вещи, но ничего подобного не случилось, и он, как было заведено давным-давно, нажал три раза на звонок.

Пётр старался выглядеть спокойным и собранным, и хорошо, что рядом стояла Танечка, придавая силы и хоть какой-то внутренней уверенности, и была единственным оправданием всего, что он натворил. А вот руки ходили ходуном, и он то и дело думал о несчастном капустном пироге, который трепыхался в пакете, теряя, по всей вероятности, свою былую привлекательность.

Самое страшное было первый раз посмотреть Лютику в глаза. Он старался не думать, сколько боли и огорчения принёс, и не потому, что не жалел обо всём, – Летиция оставалась невыносимо дорога. От постоянной муки за содеянное невероятно терзался, и если лезли мысли – даже не мысли, а картинки, застывшие слайды, как она живёт в этой большой квартире, что делает, какими событиями наполнен её день, – гнал и гнал их прочь, порой абсолютно безуспешно.