Часы бьют полночь (СИ)

— Сделай что-нибудь, — попросил Женька перед отъездом, — чтобы они до тебя не добрались. У меня уже нет ни времени, ни возможности, но ты… постарайся держаться тут, хорошо?

— Хорошо, — ответила Оля, но с тех самых пор ничего толком не сделала, провалившись в стылое отчаяние, холодное, как эта зима.

Холодно. Холод — всё, что ей оставалось. Внутри, в классе, во взглядах бывших друзей и на кончиках озябших пальцев танцевал проклятый мороз, который ей больше нечем было растопить. Не осталось ни планов, ни идей, ни возможности противостоять судьбе.

Возможно, причина лежала в одиночестве. Может быть — в ощущении собственной беспомощности. Женька был прав: его отъезд ещё на деление приблизил стрелки внутри неё к двенадцати.

Они продолжали общаться: через соцсети, через видеозвонки. Женька оставил ей сканы страниц дневника своей матери, и иногда по вечерам Оля перечитывала записи Марины, уже особенно не скрываясь. Самостоятельно пыталась углубиться в шифровку — но не находила зацепок.

Он писал, что на Севере всё почти так же, как и у них — только снега больше. А ещё расстояние между населёнными пунктами огромное. Так просто из города в город не добраться. Это эфемерное общение отчасти заменяло реальное — но только отчасти.

Сначала Оля боялась говорить о чудовищах по телефону, но потом осмелела. Другого пути всё равно не оставалось. Всё, о чём они беспокоились раньше — заметят, начнут задавать дурацкие вопросы — стало неважным, и теперь прятаться толку не было.

Её начали считать даже более странной, чем когда-то считали его, и друзей у Оли практически не осталось.

Нужно было что-то делать. Искать зацепки, разговаривать с людьми, пытаться добраться до правды и выйти на тех, кто послал Гошу по их души. Не выходило. Оля чувствовала себя так, будто с Женькой на Север отправились все её силы и желание что-то менять.

Отправились — и замёрзли там, превращённые в глыбу льда. Эта глыба порой шевелилась внутри, неумолимо царапалась в нежную плоть зловещими стрелками, которые больше ничего не останавливало. Порой Оля как будто наяву слышала тиканье часов, что отсчитывали время до неизбежного.

«Они» на горизонте не появлялись.

Вовка, Глеб и Лена вернулись в класс через три недели после инцидента. Непривычно тихие, бледные и грустные, с потухшими, словно мёртвыми глазами. Они так и не сказали ничего внятного по поводу Фролова и его ручной змеи. Молчали, будто не понимали, что происходит.

Они сходили на занятия всего пару раз, а потом исчезли. Поговаривали, что родители забили тревогу и настояли на госпитализации в психиатрическую клинику.

Олю забрали бы туда же, расскажи она правду о том, что её гложет. И она молчала.

— Ты стала какой-то печальной, — говорил папа вечером, когда Оля вяло ковырялась ложкой в ужине и старалась не смотреть родителям в глаза. — Не заболела?

— Нет, — отвечала она и уходила в свою комнату.

Они проиграли. Выиграли у Фролова — но проиграли судьбе, проиграли снам, проиграли расстоянию. Маленькая победа над Гошей таяла в череде этих поражений, как мираж. К тому же…

Оле ужасно не хотелось этого признавать, но они с Женькой действительно были виноваты в смерти Фролова. Фролова, который, если бы не змея на его плече, как знать, мог бы быть хорошим человеком.

Она примирилась с убийством монстров, но беспощадное осознание убийства человека будило по ночам, не давало как следует заснуть, преследовало в школе липким прозвищем «ведьма» и пустыми глазами Глеба, Ленки и Вована, которые виделись Оле в кошмарах. Без Вовы в классе стало ужасно тихо и скучно.

Сколько Оля ни убеждала себя, что ничего особенно плохого они не сделали — Гоша, как-никак, был чудовищем, захватившим разумы троих одноклассников и бог знает скольких ещё людей — в глубине души продолжало ныть и болеть.

Кто знает, может, сбывающаяся судьба стала их расплатой за расправу над Фроловым?

Как бы то ни было, прошёл месяц — а за Олей никто не пришёл. Не появлялся зловещий полуволк, хриплый вой которого она до сих пор вспоминала с содроганием. Исчезли с улиц трупы кошек, окончательно убедив ребят: кошачьим маньяком был либо Фролов, либо Женька. Таинственные покровители Гоши, которые якобы хотели видеть их в своих рядах — о них тоже не было слышно ни слова.

Жизнь потеряла смысл и вкус. Оля попыталась было сунуться в олимпиадный кружок, но её там не приняли. Из всех олимпиадников более-менее доброжелательно на неё смотрел только Никитка. Будто помнил, что она когда-то для него сделала.

Так что оставалось сидеть на уроках и наблюдать, как ритмично, почти механически подёргиваются губы Вивлы, когда она рассказывает очередной скучный материал. Разводить руками серое марево и продолжать существовать в ожидании то ли чуда, то ли сигнала.

Сигнал всё-таки пришёл. Оттуда, откуда Оля его точно не ждала.