Часы бьют полночь (СИ)

Оля бежала по платформе, путаясь в полах собственного пальто. Люди, сонные и неповоротливые, не расступались, и ей приходилось лавировать между фигурами, замотанными в толстые куртки и шарфы. Было холодно. Очень холодно: зима на дворе, недавно ударило минус двадцать — та ещё погодка для Москвы.

По сравнению с Севером, конечно, тепло, но…

В голове у Оли плыло и кружилось. Последствия детской травмы — или она просто заболевает? Почему реальность кажется ей настолько размазанной, как будто и не реальна вовсе? От чего она бежит?

Откуда она, чёрт возьми, знает, какая сейчас погода на Севере?

Ответов не было. За Олей кто-то сопел, кто-то большой, грузный и тяжёлый, кто-то, кто кинул на неё подозрительный взгляд сегодня в вагоне, когда она обнаружила в сумке не пойми как там оказавшийся телефон. Или — не он? Или это было вчера? Или позавчера?

Оля потеряла счёт времени, Оля металась по платформе, как пойманная птица. Всё не складывалось. Она жила в неправильной жизни. Что-то было не так. Всё было не так.

— Чьё имя я забыла? — беззвучно шептала Оля, продолжая натыкаться на спины людей, мучительно медленных и сонных. Она не помнила уже, что идёт по её следам, зная лишь одно: чем бы оно ни было, это существо связано с тем, что она забыла. С событиями холодных ноябрьских дней времён, когда она ещё училась в школе.

С тем, что произошло в её девятом классе.

— Я училась в лицее номер шесть… — помертвевшими губами шептала Оля. — С математическим уклоном, до одиннадцатого класса… училась… в «Б»-классе, дружила с девушкой по имени Стася… и этим человеком.

Заметку она наконец-то проверила: не помогло. Фотография, прикреплённая к короткому сообщению, изображала взлохмаченного темноволосого подростка с на удивление светлыми серыми глазами и в свитере не по размеру. На лице мальчишки темнели следы недавних синяков, но в камеру он смотрел с лёгкой и немного грустной улыбкой.

В самой заметке было всего два слова.

«Не забывай».

И всё. Ни имени, ни описания, ни малейшей зацепки, кем был этот мальчик и что за история связывала их с Олей. Но почему-то при взгляде на фото сердце начинало заходиться невозможной тоской, и на глаза наворачивались слёзы, точно с памятью об этом человеке из её жизни ушло что-то невозможно дорогое и родное.

Кем он ей был? Как его звали? Они встречались — или просто дружили? Или он вообще приходился ей родственником?

Оля не знала о нём ничего, но ей мучительно хотелось вспомнить. И она бежала — бежала вперёд, из вагона, с платформы, подальше от тёмных силуэтов, что стремились затащить её обратно в бездны забвения.

К выходу из метро, на декабрьскую утреннюю улицу, где уже начинали понемногу гаснуть фонари.

========== Глава 21. Холодно ==========

Нос закладывало от холода, и Оля дышала ртом. Сегодня с утра поднялась пурга да так и не закончилась. Снег залетал в приоткрытый рот и таял, оставляя на губах и языке горьковатый привкус. Ощущение холода — вот всё, что ей оставалось.

Она брела в школу одна, поодаль от всех, пытаясь не попасться никому на глаза. Даже если бы по дороге к Оле не пристали местные задиры, всё равно толку от общения со сверстниками было мало. Прошёл месяц, а они всё так же пытались при встрече расспросить её, узнать побольше о том, что случилось тогда с Гошей и остальными.

Никто не верил, что она не знает. Оля и сама не верила.

Теней в школе появилось как будто больше. Одноклассники и сами стали как тени — бледные, хмурые, настороженные. Её не то чтобы травили, но… побаивались. Шепотки «ведьма!» летали вокруг парт, как мелкие призрачные твари, и каждый раз, когда такие переговоры доносились до Оли, внутри неё что-то медленно умирало.

Без Женьки стало намного хуже. Ноябрь закончился, а сны никуда не делись.

Стася прошла мимо, демонстративно не заметила Олю, побежала вперёд, увязая зимними сапожками в густом снегу. Оставалось только вздохнуть и продолжать идти в своём темпе.

Женька уехал через неделю после памятного разговора. За эти дни они успели увидеться только однажды, и он много говорил ей, что вернётся, обязательно вернётся, вот после девятого класса переведётся куда-нибудь с проживанием — и приедет к ней, пусть только подождёт. Говорил, чтобы она берегла себя. Говорил, что «они» вряд ли снимут её с крючка, так что ей стоит быть внимательнее и не попадаться в возможные ловушки. Оля размеренно кивала и улыбалась, стараясь, чтобы он не заметил, как дрожат её губы.

На прощание она попросила фотографию, и Женька, ненавидевший камеры Женька, согласился. Фото так и осталось храниться в телефоне. Зачем? А кто его знает. Может, чтобы Оля-из-будущего, одинокая Оля в московском метро посмотрела однажды на эту фотографию и вспомнила мальчика из своего прошлого.

Может быть — потому что так было спокойнее. Она и сама не знала.

Кроме фотографии, у неё остались разве что обломки фонарика. Для чего — кто теперь разберёт. То ли на память, то ли как своеобразный оберег, способный хоть немного защитить от подступающей темноты. Вот только на что он, сломанный, годился?