Часы. Пальцы чешутся. К чему бы? Вечеринка на хэллоуин

Джереми Фуллертон был ярым законником. Он свято верил в силу закона и откровенно презирал современных судей за слишком мягкие приговоры и увлечение казуистикой. И это в то время, когда студенты ввязываются в сомнительные делишки, молодые домохозяйки подворовывают в универсамах, вчерашние школьницы укрывают деньги у своих работодателей, а мальчишки корежат телефоны-автоматы… И ведь не от крайней нужды, которая довела их до отчаяния. Просто большинство из них настолько были избалованы в детстве, что выросли в полной уверенности, будто им позволено брать все, в том числе то, что они не в состоянии купить. Однако при всей своей приверженности закону, Фуллертон обладал и даром сострадания. Он умел жалеть людей. И ему было жаль, ужасно жаль Ольгу Семенову, хотя в то время его ни в малейшей мере не тронули страстные доводы, которые она привела в свое оправдание.

— Я пришла к вам за помощью. Я надеялась, вы мне поможете. Как в прошлом году… с бумагами, чтобы мне остаться в Англии еще на год. Мне объяснили, что у меня есть право хранить молчание и самой выбирать себе адвоката. Вот я и пришла к вам.

— К сожалению, те самые обстоятельства, о которых вы упомянули, — Фуллертону запомнилось, как сухо и холодно он это произнес, пытаясь скрыть одолевавшую его жалость, — вынуждают меня отказать вам. Я не вправе оказывать вам юридические услуги в данном деле, поскольку являюсь адвокатом семьи Дрейков. Как вам известно, я был поверенным миссис Ллуэллин-Смайд.

— Но она умерла. Покойникам поверенные ни к чему.

— Она вас любила…

— Ну да. Про то я вам и толкую. Потому и хотела оставить мне деньги.

— Все свои деньги?

— Ну и что? Что здесь такого? Она не любила своих родственников.

— Это не так. Она очень любила своих племянника и племянницу.

— Ну ладно… Мистера Дрейка она, может, еще и любила, но уж точно не его жену. Она всегда считала ее настырной. Миссис Дрейк всюду совала свой нос. Она не разрешала старой миссис заниматься садом, не разрешала ей кушать то, что она хотела, и вообще не разрешала все, что ей нравится…

— Миссис Дрейк очень добропорядочная женщина. Она просто старалась, чтобы тетя выполняла предписания врача: соблюдала диету, не переутомлялась в саду и прочее…

— Людям не всегда хочется выполнять предписания врачей. И им не нужно, чтобы кто-то лез им в душу. Им нравится жить своей собственной жизнью и делать то, что хочется. У хозяйки было полно денег. Она могла купить все! Все что хотела! Она была такая богатая, что могла делать все, что ей хочется. А у ее племянника и своих денег хватает. У них прекрасный дом, одежда, две машины. У них есть все. Что же им еще нужно?

— Они ее единственные кровные родственники.

— Но она хотела, чтобы деньги достались мне. Она меня жалела. Она знала, через что мне пришлось пройти. И про отца знала, которого увезли и мы его больше никогда не видели. И про маму, как она умирала… И про всех остальных тоже. Это ужасно — то, что я перенесла. Вы-то не знаете, что значит жить в таком государстве. Нет-нет. Вы за полицию. Вы против меня.

— Ошибаетесь, — возразил Фуллертон. — Я очень вам сочувствую, но в том, что случилось, виноваты только вы сами.

— Неправда! Неправда! Что я такого сделала? Ну что? Отдавала ей всю себя… Носила то, что от нее прятали… Шоколад, сливочное масло… Они давали ей только растительное, а она его терпеть не могла! Ей маслица хотелось. Много масла…

— Дело не в масле, — заметил Фуллертон.

— Я ходила за ней, заботилась! А уж как она мне была благодарна! И надо же, только я проведала, что она по доброте душевной завещала все мне, как являются эти Дрейки и говорят, что я ничего не получу. И говорят про меня всякие гадости. Будто я на нее плохо влияла. Или… Говорить даже тошно… Их послушать, так это я сама ту бумагу написала. Как же это можно! Хозяйка ее написала, кто ж еще? А потом отослала меня из комнаты и позвала уборщицу и Джима-садовника. Чтобы они подписали. Они, а не я. Так что мои это деньги! Мои! Почему же я должна отдавать их каким-то Дрейкам? Неужели же я не заслужила немного счастья? А как я обрадовалась. Прикинула уже, что буду делать дальше.

— Нисколько не сомневаюсь.

— А что такого? Почему нельзя, чтобы я была счастлива? Я хотела быть богатой и иметь все, что захочется. Что тут плохого? Ничего. Ничего, говорю вам. Ни-че-го!

— Я же вам объясняю… — начал Фуллертон.

— Все это вранье. Это не я вру, а они. А бумагу хозяйка написала — вам кто угодно скажет.

— Говорят много чего, — возразил Фуллертон. — А теперь давайте не будем спорить, лучше послушайте меня. Это правда, что миссис Ллуэллин-Смайд просила вас писать за нее письма, подражая ее почерку? Пережиток Викторианской эпохи… неприлично печатать письма к знакомым на машинке. Сейчас, конечно, до подобных глупостей никому дела нет. Так, вам понятно, о чем я говорю?