Часы. Пальцы чешутся. К чему бы? Вечеринка на хэллоуин

— Да, понятно. Подзовет, бывало, и скажет: «Ну вот что, Ольга… На эти четыре письма ответишь, как я сказала. Но чтобы все от руки, и постарайся, чтобы было похоже на мой почерк». Нарочно даже заставляла упражняться. Ну, чтобы запомнить, как она пишет разные буквы. «Будет хоть немного похоже, — говорит, — и ладно; а в конце можешь за меня и расписаться. Не хочу, чтобы люди думали, будто я уже и письма написать не могу. На самом-то деле мне и впрямь трудновато. Артрит, сама знаешь, совсем замучил. А только все равно пусть на машинках свои письма другие печатают».

— Вы вполне могли писать их своим почерком, — сказал Фуллертон, — а в конце делать приписку: «Переписано секретарем», или, если угодно, ставить свои инициалы.

— Она хотела, чтобы все думали, будто она сама им пишет.

Фуллертон подумал, что это вполне в стиле Луизы Ллуэллин-Смайд. Она до самого конца не желала признать, что уже не в силах предаваться своим излюбленным занятиям: совершать длительные прогулки, копаться в саду и делать что-то собственными руками. Вероятно, она всегда говорила себе: «Я совершенно здорова и прекрасно себя чувствую, мне все по плечу, стоит только захотеть». Да, тут Ольга, конечно же, не лукавила. Но откуда же тогда взялось это злосчастное дополнение к завещанию, по всем правилам составленное и подписанное Луизой Ллуэллин-Смайд? Поначалу его появление было воспринято как должное, ведь все знали за ней такую слабость: постоянно что-то менять в завещании… Но стоило его прочесть, и уже нельзя было отделаться от подозрений. Уж больно хорошо и сам Фуллертон, и его младший партнер знали руку миссис Ллуэллин-Смайд. Первым высказался молодой Коул:

— Что-то здесь не то. У Луизы Ллуэллин-Смайд, насколько я знаю, недавно было обострение артрита. Посмотрите на ее последние письма в нашем архиве. Точно говорю, здесь что-то нечисто.

Фуллертон согласился с ним и приказал отослать дополнение на графологическую экспертизу. Заключения нескольких экспертов целиком совпадали: дополнение к завещанию написано не Луизой Ллуэллин-Смайд. Да, подумал тогда Фуллертон, жадность до добра не доводит. Написала бы: «В благодарность за неусыпную заботу и внимание, равно как за проявленные доброту и привязанность завещаю…» и все… Как прежде начиналось, так же надо было и начинать, а потом проставить кругленькую сумму, якобы отказанную барыней верной служанке. Родственники, конечно, подумали бы, что старуха уж чересчур расщедрилась, но возражать бы не стали. А оставить их вовсе ни с чем — это уж слишком. И, главное, кого? Племянника, который в четырех завещаниях подряд на протяжении последних двадцати лет значился как единственный наследник! И потом, завещать все чужому человеку — совершенно не в характере Луизы Ллуэллин-Смайд. Даже окажись завещание подлинным, любой суд удовлетворил бы иск о злоупотреблении влиянием. Да уж, девица явно перестаралась. Уж больно страстной и непосредственной натурой она оказалась. Возможно, миссис Ллуэллин-Смайд действительно что-то ей обещала в награду за доброту и внимание. Или просто из чувства симпатии, которую, вероятно, начала испытывать к этой девушке, с готовностью исполнявшей любую ее прихоть. И эти обещания навели Ольгу на мысль, что она достойна не просто награды, а большего… Старая барыня должна оставить ей все свое имущество. Она завладеет всеми ее деньгами. Деньгами, домом, одеждой и драгоценностями. Всем! Вот до чего доводит алчность. И вот теперь ее настигло возмездие.

И все-таки, сам того не желая, вопреки собственным принципам, устоям и стереотипам, Фуллертон жалел ее. Жалел всем сердцем. Слишком много на ее долю выпало страданий. Детство в стране с ужасным авторитарным режимом, смерть родителей, сестры, брата, постоянный голод, страх, унижение… Слишком уж благодатная почва, чтобы в человеке проснулась жажда к деньгам. Разумеется, это качество было заложено в самой ее натуре, но до сих пор у него не было возможности проявиться во всей своей полноте. И вот теперь такая возможность появилась.

— Все против меня, — говорила Ольга. — Все. И вы тоже. Вы не верите мне, потому что я иностранка, потому что я всем здесь чужая и не знаю, что говорить и что делать. Почему вы не хотите мне помочь?

— Потому что это практически невозможно. Единственный выход — чистосердечно во всем признаться.

— Если я скажу то, что вы хотите от меня услышать, это будет самая настоящая неправда. Завещание составила хозяйка. Составила и подписала. А затем она сказала, чтобы я вышла и его подписали другие.

— Имейте в виду: всегда найдутся люди, которые подтвердят, что очень часто миссис Ллуэллин-Смайд даже не знала, что именно она подписывает. Она далеко не всегда просматривала то, что давали ей на подпись.

— Ладно, тогда выходит, она не знала и что говорит.

— Дитя мое, — мягко проговорил Фуллертон, — у вас есть смягчающие вину обстоятельства: во-первых, вы никогда не привлекались к суду, это ваше первое дело, во-вторых, вы иностранка и не слишком хорошо владеете английским. Поэтому вы можете отделаться совсем небольшим или даже условным сроком.