Часы с боем

Через полтора года главк вспомнил об оборудовании для этого производства и решил сплавить все с глаз долой. Орловский часовой завод обязали выпустить в ближайшем году две тысячи часов с боем, то есть одни часы на… каждые сто тысяч душ населения нашей страны!

Причина немилости к часам с боем открылась нам после разговора с одним из руководителей главка. Он признался:

— В большом количестве мы эти часы все равно выпускать не будем. Желающих на них не найдется.

Вывод столь не согласовался со спросом в магазинах и письмами, хранящимися в главке, что мы спросили:

— Любопытно знать, почему вы так думаете?

Руководитель сказал откровенно:

— Потому, что сам бы я, например, не взял часы с боем. И вообще некоторые считают, что бой, особенно у «кукушки», — это олицетворение мещанства.

Так вот, оказывается, в чем корень зла! Если часы идут молча и только скромненько тикают, — обладатель вне подозрения. Но стоит часам пробить или — о ужас! — прокуковать, — все кончено, одновременно пробил час и их хозяина: он на веки веков заклеймен как презренный мещанин…

Рискуя прослыть мещанином, я продолжал поиски. Но все напрасно. Мне предлагали ходики, но при этом деликатно намекали, что хорошее их качество — дело случая. Если удались «сопряженные детали баланса», часы будут ходить довольно долго, а если нет, — не взыщите! Советовали купить стенные часы — топорное сочетание тех же ходиков и фанерного ящика из-под апельсинов. В ГУМе я увидел еще одни часы. Про них даже говорили, что они с боем. Но оказалось, что эти часы песочные и «бой» у них особого рода. Стекляшка, в которой струится красный песок, часто бьется по дороге в магазин, и в силу такой оказии три рубля специально накинуты на бой.

Посылать песочные часы в колхоз, где давно налажена электродойка и где хлеба убираются комбайнами, я, конечно, постеснялся и написал Варваре Ильиничне, что при всем желании бессилен ей помочь.

Набатный звон по-прежнему будит командированных товарищей в гостеприимном колхозном Доме приезжих у Варвары Ильиничны. Ну, что же: часы с шестидесятилетним стажем работают, как могут.

1954 г.

РЕВИЗИЯ

Продавщица сельмага Таня Курносенкова, милая, веселая и действительно в соответствии с фамилией курносая девушка, уезжала из родного колхоза в областной город на курсы переподготовки. Ее мать, Анфиса Лукинична, хлопотливая и разговорчивая старушка, кроме точного адреса тетки, у которой придется жить, и собственноручно испеченных подорожников (хоть и пути-то всего полдня), надавала дочери сотню наказов. А напоследок добавила:

— И еще одно. Девушка ты, Татьяна, собой видная, возраста самого невестинского…

В этом месте Анфиса Лукинична, несмотря на свое высокое положение в колхозе — она была председателем ревизионной комиссии, — проявила некоторое слабодушие: смахнула невольную слезу. Специалисты-психологи установили, что любящая мать вне зависимости от характера и занимаемого поста обязательно должна смахнуть «невольную» или «непрошеную» слезу, стоит ей только заговорить о возможном замужестве дочери.

— Ты уж не спеши, доченька. В таких делах нужна осмотрительность. Отца твоего я два года марьяжила: все приглядывалась да испытывала.

Таня отозвалась с обидой:

— И что это вы, мама? Неужели я маленькая?

Но написать в случае чего все же обещала.

Не прошло со времени назидательной беседы и двух недель, как Таня прислала своей родительнице письмо, в котором сообщила об успехах в учении, подробно описывала спектакли, на которых успела побывать в областном центре, а в конце послания упомянула о встречах с неким товарищем, утверждающим, что девушки лучше Тани нет на свете. Дальше в письме было, как в известной песне: «Только точки, — догадайся, мол, сама».

У Анфисы Лукиничны от этих намеков сделалось сердцебиение. Она снова всплакнула, предчувствуя близкое расставание: судя по всему, у девушки не за горами собственная семья.

А спустя немного времени пришло еще одно письмо. Оно было коротенькое, но решительное. Анфиса Лукинична перечитала его трижды, сначала удивилась, потом рассердилась, весь день ходила темнее осенней тучи, вечером на вопросы мужа отвечала невпопад, а утром собралась в город:

— Как бы там Татьяна чего не начудила!

И поехала.

Приехав, она постучалась в дверь директорского кабинета одного довольно крупного магазина, расположенного на главной улице областного центра.

Из-за двери раздалось гостеприимное «войдите».

Анфиса Лукинична переступила порог. Она увидела средних лет человека в халате белее снега горных вершин, чуть лысеющего и чуть полноватого.

— Прощения просим, — неторопливым, деревенским говорком начала Анфиса Лукинична, — мне бы лично директора.

— Это я, — ответил человек в белоснежном одеянии.

— Имя-отчество позвольте узнать? — приветливо улыбнувшись, спросила Анфиса Лукинична.

— Иван Капитонович.

Старушка одобрительно закивала головой, словно лучше этого имени и отчества не было на свете, и принялась словоохотливо объяснять:

— Я, сынок, не могу, чтобы по батюшке не величать, потому как…

Директор строго перебил:

— Что у вас, гражданка?