Часы с вариантами

Оставалось два дня. Я чувствовал себя одновременно как приговоренный к смерти, которому сообщили дату исполнения приговора, и как судья, подписавший этот приговор. В первый раз я оценил мудрость и милость природы или судьбы, не знаю, держащей нас в неведении относительно смертного часа. Притом, что мы уверены в его неминуемости, ибо никому не удалось его избежать, мы живем спокойно и даже веселимся, благодаря сущему пустяку — неосведомленности о часе ухода. Точное его знание, даже если час этот отодвинут на сто лет — парализует. Ты перестанешь жить, лишь будешь сто лет считать, сколько тебе осталось.

Оказалось, что это справедливо по отношению не только к себе, но и к близким.

В момент наиболее мучительных раздумий позвонил дед.

— Сережа, ты еще тут? — спросил он.

— В каком смысле?

— Ты не пробовал прыгнуть вперед?

— Нет.

— Напрасно. Это тягостная процедура, поверь мне, и лучше будет, если ты ее избежишь. Мне много раз приходилось провожать близких и друзей.

Со стороны можно было подумать, будто он говорит о проводах на вокзале.

— Улетай, мой мальчик. Тебе еще предстоит много испытаний, — продолжал он.

— Что ты говоришь?! — с досадой закричал я, но тут же вспомнил, что разговариваю с человеком, который послезавтра умрет. — Дед, милый, я не знаю, как тебе сказать… Зачем ты мне их подарил? Что мне теперь делать?

Я едва не заплакал, как первоклассница, ком стоял в горле.

— Ага, я же тебя предупреждал! — ехидно отозвался дед. — Сам виноват. Нечего было их крутить. Экспериментатор! Давай уматывай отсюда, чтобы я тебя больше не видел!

Он прогонял меня в другое пространство.

— Как же «уматывай»? Я же не на ракете, в самом деле… Здесь же останется другой «я»…

— Вот он меня и проводит, — тихо сказал дед. — Прощай, мой мальчик. Не возвращайся больше ко мне, не надо…

Я не мог ответить, горло сжало.

Я стал готовиться в дальнюю дорогу. Я сразу понял, что прыгну далеко, чтобы раз и навсегда проститься с неудачами юности, начать новую жизнь и забыть о волшебном даре, полученном в подарок от деда.

Можно было, конечно, перепрыгнуть неприятную процедуру похорон и явиться первого сентября в десятый класс, как ни в чем не бывало. Но мне это почему-то казалось подлостью. Да и встречаться с друзьями больше не хотелось. Слишком много я накрутил в последнее время, слишком запутал отношения да и сам запутался во времени, чтобы так вот запросто явиться к ним с безмятежной физиономией.

И хотя я точно знал, что они не имеют понятия о моих прыжках и время текло для них обычным путем, поскольку они ничего не помнили о возвратах, мне все же казалось, что каждый мой шаг им известен.

Нет-нет, улететь далеко, распрощаться с этими унизительными годами, когда тебя не считают человеком, а так, каким-то полуфабрикатом человека, а вся твоя жизнь не имеет самостоятельной ценности, служа лишь подготовкой к той, настоящей, взрослой жизни. Улететь, и дело с концом! Там разберемся.

Я готовился всерьез, прощался надолго, навсегда. Сентиментальный комочек в горле сопровождал мое прощание. Я вышел к ужину, удивив маму, был кроток и тих. Я смотрел на маму и сестру, стараясь унести этот миг с собой, потому что он никогда более не повторится. Я вдруг увидел, что у мамы на указательном пальце левой руки белеет кусочек пластыря. Она вчера чистила рыбу и порезала палец. Мне захотелось поцеловать этот палец, чтоб быстрее зажило. И я бы сделал это, если бы не боязнь показаться ненормальным.

А я был нормальным, более нормальным и внимательным к жизни, чем когда-либо прежде!

Внезапно Светка подурнела лицом, вся ушла в себя, а через минуту просияла:

— Мама! Он толкается изнутри!

— Ничего страшного, — улыбнулась мама.

— Серый, хочешь пощупать? — она подошла ко мне, и я положил ладонь ей на живот. Он был тугой и теплый, как арбуз на бахче. И вдруг что-то слабенькое, но упругое толкнуло меня в ладонь и затаилось, будто испугавшись дерзости.

Это был мой племянник Никита, с которым мы встретились буквально через полчаса.

Все это может показаться смешным, но у меня на глаза навернулись слезы, и я поспешно ушел к себе в комнату, не допив чая.

Медлить было нельзя. Я знал, что каждую минуту может раздаться звонок и дедова экономка, рыдая… Не думать об этом! Все уже решено.

Я окинул прощальным взглядом свою комнату, где каждый предмет был родным: гитару, магнитофон с кассетами, джинсы и кроссовки… Интересно, что из них встретит меня там? Посмотрел и на мусорную корзину под письменным столом, из которой возвышался ворох порванных в мелкие клочки бумажек. Вчерашний день, готовясь к будущему, я уничтожил некоторые документы, которые посчитал ненужными и компрометирующими меня в новой жизни. Среди них были школьные дневники, записки от девочек — наследие седьмого класса, тоненькая тетрадка со стихами, вернее, с песнями, которые я пробовал сочинять год назад, когда мне купили гитару, и открытки от отца с видами разных уголков земного шара, откуда он вел свои репортажи.