— Дело в том, что в ее доме в Мехико была наша конспиративная квартира. Мы все, кто готовился к отплытию на «Гранме», говорили «пойдем к бабушке», «встретимся у бабушки», а потом это перекликалось и с названием нашей яхты: «Гранма» на английском тоже означает «бабушка»... Мы все, экспедиционеры, — внуки одной «бабушки»... Так что не забудь мой совет, — прощаясь, сказал Че.
Как я мог забыть и упустить такую возможность. Заинтересовал идеей послушать женщину, стоявшую у истоков Кубинской революции, корреспондента «Правды» в Гаване и моего приятеля Тимура Гайдара. И вот мы втроем сидим на балконе-террасе моей гаванской квартиры, пьем коктейль «Куба-либре» (ром с кока-колой), и Мария-Антония рассказывает: «Фидель прибыл в Мехико в июле 1955 года. Рауль сообщил ему о знакомстве с молодым аргентинским врачом, защищавшим гватемальскую революцию, и посоветовал с ним встретиться. Че и Фидель разговаривали в моем доме около 10 часов, я только успевала подавать им кофе. Помню, что Фидель объяснял Геваре, почему он решил начать боевые действия в провинции Орьенте... Когда я подала им первую чашку, он, кивнув в мою сторону, сказал: «Это — наша покровительница, ее брата убили батистовцы...»
Тимур спросил у Марии-Антонии, какое впечатление на нее произвел тогда Гевара. Собеседница на мгновение задумалась, потом стала вспоминать:
«Когда он вошел в дом и мне его представили, я подумала, что, в отличие от своих землячек (я знала некоторых из них), аргентинцы-мужчины всегда красавцы. Че был еще молодой, выглядел парнишкой по сравнению с Фиделем, хотя у них разница в возрасте всего в два года (вы, наверное, знаете, что Фидель с 1926-го, а Эрнесто — с 1928 года). ...Запомнились его глаза — умные и очень проницательные: в них отражалась большая сила и воля. Но когда Че заговорил со мной, взгляд его стал добрым, мягким, хотя и слегка лукавым (посмотрите на фото, где он снят с женщинами!)... О его тогдашних взглядах мне трудно говорить, так как я не принимала участия в его беседах с моими товарищами. Последние жили и питались в моей квартире, были всегда страшно рады, когда я готовила какое-нибудь наше национальное блюдо. Главным конкурентом в этом деле частенько выступал Фидель, умевший хорошо приготовить, скажем, «морос и кристианос» (в переводе — «мавры и христиане», т.е. черная фасоль с белым рисом. —
Долго еще продолжалась наша беседа с кубинской патриоткой.
Что касается впечатления Фиделя Кастро от встречи с Че, то он весьма самокритично отмечал, что в тот период Гевара «имел более зрелые по сравнению со мной (Фиделем. —
Послушаем и Гевару:
«Я беседовал с Фиделем всю ночь. К утру я уже был зачислен врачом в отряд предстоящей экспедиции. После пережитого во время моих скитаний по Латинской Америке и гватемальского финала не требовалось много, чтобы толкнуть меня на участие в революции против любого тирана. К тому же Фидель произвел на меня впечатление исключительного человека. Он был способен решать самые сложные проблемы. Он питал глубокую веру, был убежден, что, отправившись на Кубу, он достигнет ее. Что, достигнув ее, он начнет борьбу, что, начав борьбу, он добьется победы. Я заразился его оптимизмом...»
[39].Но при всем своем романтизме мечтателя Гевара по натуре еще и глубокий аналитик, уже в те годы он взвешивает и размышляет:
«Победа, — вспоминал он об упомянутой выше первой беседе с Фиделем, — казалась мне сомнительной, когда я только познакомился с командиром повстанцев». Другое дело, что при этом Че не считал таким уж плохим делом «умереть на берегу чужой страны за столь возвышенные идеалы»
[40].И молодой врач принимает решение — помочь «на чужом берегу» людям стать свободными, коль скоро на своей родине пока нет для этого условий. Прощаясь с Фиделем после беседы, Че скажет ему: «Можешь рассчитывать на меня. Тебе потребуется врач...»
[41].Что касается родины Гевары, президент Аргентины Перон, в оппозиции к которому находилась вся семья Че, осенью 1955 года был свергнут. Но кем?! Опять же генералитетом...