Че Гевара. Последний романтик революции

Что касается Фиделя, то решение Гевары не было для него абсолютной новостью: еще отправляясь на «Гранме» с экспедиционерами, Че взял с него слово отпустить его с Кубы, если потребуется. Он только попросил Эрнесто продумать, как лучше обставить его отъезд для кубинцев и для общественного мнения за рубежом. Гевара, со своей стороны, заручился у соратника обещанием помочь ему оружием и отпустить с ним группу верных товарищей из кубинской армии. И хотя глава правительства брал тем самым на себя большую ответственность, он это делал не только ради друга, но и ради Кубы: успех нового партизанского «очага» на континенте мог бы серьезно расшатать традиционный «статус-кво» и даже нанести удар по антикубинским замыслам Вашингтона. Об этом прямо говорится в так называемой 2-й Гаванской декларации (такого рода документы принимались на многолюдных митингах трудящихся в Гаване).

Гевара тоже работал в этом направлении еще с первых постреволюционных лет. В январе 1960 года, перед публикацией своей книги «Партизанская война» он добавил в нее целую главу. В ней он изложил кубинский опыт работы городского подполья, а также призвал латиноамериканских революционеров поспешить на помощь Кубе, полагая неправильным, что Куба одна на континенте противостоит «гиганту» [328]. Многие экземпляры этого труда были отправлены диппочтой в кубинские миссии в Латинской Америке.

...Обычно на любом листке календаря в кабинете министра Гевары не было ни одного свободного сантиметра: напоминания о делах, длинный список посетителей и т.п. На листке за 24 марта 1964 года помечено только одно слово — Таня. В этот день Че отменил все совещания и визиты, помощник отвечал по телефону, что министра нет, будет завтра.

Когда в дверь кабинета постучали, перед министром на столе лежала папка, которую он уже около часа как достал из сейфа и теперь внимательно читал. На папке была надпись «Тамара Бунке». Гевара встал из-за стола и с приветливой улыбкой пожал руку вошедшей посетительнице, которую он ждал в этот день [329].

Это была высокая шатенка, лет 25, с большими синими глазами — Тамара Бунке, приехавшая недавно на специализацию в Гаванский университет из Германской Демократической Республики (ГДР). Она прекрасно говорила по-испански с едва заметным немецким акцентом.

Из материалов, содержавшихся в упомянутой папке, Че уже знал, что Тамара родилась 19 ноября 1937 года в Аргентине, куда в конце 30-х годов уехали от преследования нацистов ее родители — отец Генрих (по национальности аргентинец) и мать, немка Найда Бунке.

Тамара закончила в Аргентине среднюю школу, была весьма одаренной девушкой, хорошо разбиралась в литературе и политике, любила музыку. Она играла на фортепиано, гитаре и аккордеоне, пела, занималась балетом и спортом. Супруги Бунке принимали активное участие в подпольном движении аргентинских коммунистов. Их дочь росла в атмосфере конспирации, собраний и политических споров. («Мы объясняли нашим детям, — вспоминает Найда Бунке, — что полиция преследует таких людей, как мы, поэтому необходимо вести себя осторожно и не болтать»). После образования ГДР она с родителями переехала туда из Аргентины. В Берлине Тамара закончила университет, а затем в течение 6 лет обучалась в учебных заведениях в Латинской Америке.

Да, скажет читатель, но почему же на календаре у министра было записано имя «Таня»? Тогда это был секрет огромной государственной важности. Спецслужбы Кубы по согласованию со своими коллегами из ГДР (так называемое «штази»), сотрудницей которых, а по некоторым неофициальным данным, не только их, была Тамара Бунке, намеревались направить ее в Боливию в качестве нелегала. Ей вменялось провести там большую подготовительную работу для последующей организации в этой стране партизанского «очага». В качестве своего агентурного имени она выбрала имя Таня, под которым она будет работать в Боливии и фигурировать в нашем дальнейшем повествовании (по некоторым источникам, это имя было навеяно памятью об известной советской партизанке — Зое Космодемьянской, назвавшейся перед смертью Таней).