Чебурашка (СИ)

С одной стороны, я понимала, что совершенно Матвею не пара, но с другой… В школе можно ведь и просто общаться, пусть не как друзья, но хотя бы как приятели. В самом деле, я же не заразная, от меня не воняет, и родители мои в тюрьме не сидят. Я никого не предала, не обидела, не подставила. Ничего не украла. В порочащие мою честь ситуации не попадала. Почему же тогда со мной нельзя даже просто разговаривать вслух?!

Худшие дни в моей жизни. Я скучала. Прикасалась плечом к его плечу и готова была разрыдаться в любую секунду. Мне хотелось Матвея то ударить, то зацеловать. То потребовать разъяснений, то молча прижаться к груди.

Но все, чего я удостаивалась, лишь сухое «привет» по утрам перед началом урока и «пока» в конце дня.

И как дальше жить-то?

Где бы еще найти смелости, чтобы поговорить обо всем прямо?

Наверное, если бы у меня были нормальные уши, все было бы иначе. Вся моя жизнь. Никто не звал бы меня Чебурашкой. Возможно, у меня даже появились бы здесь друзья. Маша Иванова вон тоже из небогатой семьи, но с ней общаются. С ней дружат.

Это только для своих мам мы красивы целиком. Для остальных людей принципиально важно, чтобы каждая часть тела укладывалась в рамки определенных стандартов, а все, что не вписывается в норму — уродство.

И в их глазах я — урод.

И мне бы обидеться на Матвея, но в сущности обижаться получалось только на природу. За что мне достались эти локаторы? Зря мама всю жизнь убеждала меня в обратном. Для всего мира я в первую очередь лишь Чебурашка.

Матвей тоже, скорее всего, так думал. В том смысле, что уши мои уродливые. А потом просто привык и перестал обращать внимание. Позволил себе увидеть и остальное. Я ведь нравлюсь ему, точно знаю. Невозможно целовать человека, который тебе не нравится. Губы к губам. Язык к языку.

А целует Соколовский меня часто, много, жадно. Правда, не последние несколько дней. И только с закрытыми глазами. Я проверяла.

Мама говорит, у отца уши были нормальные. У его родителей тоже. По материнской линии лопоухих не было.

Бабка Катя, мать моей матери, в те редкие разы, когда присматривала за мной, любила часто повторять: «От того ты уродливой родилась, Зойка, что на тебе печать грехов твоей матери. Толку, что она красивая!? Шельма и есть! В кого только пошла?! В свекровь мою, как пить дать! Та тоже вся из себя королева ходила. Володьку своего ненаглядного отпустить не могла от юбки. Вот он и помер, дед твой. И она вслед за ним. Оставил меня одну растить Людку, поганец. Вся деревня на девку заглядывалась, мужики от мала до велика ромашки-лютики таскали, вот она и скурвилась. Нос задрала, ноги раздвинула. Тебя и породила без роду, без племени. Принесла в подоле, как дворняга подзаборная. Она сама не знает, кто папаша твой, вот и не рассказывает. Ты — дитя порока, Зойка! До конца жизни ходить тебе теперь в девках. Полюбить тебя такую никто не полюбит, зато отмолишь маткины грехи. Сама только не стань шалавой. Тебе есть в кого! Так что помни это. В зеркало смотри, на ухи свои свиные, и помни!»

Не права была бабка Катя. Во всем не права. Мама моя — не шалава! И отец мой ей известен. И меня полюбить можно. Ведь не в одной только внешности счастье. Не за красоту любят. Просто злая она, бабка Катя. Катеря, как называют ее в деревне.

В семье своей Катеря самая младшая из детей. Росла, считай, сама по себе. Жизнь тогда трудная была. Замуж она рано вышла. За Володьку Данилина. Мама рассказывала, что любви у них особой-то и не было. Володька за другой увивался, а Катеря влезла. Да и забеременела по-быстрому. Вот Володька, как честный малый и женился. Да только вскоре после рождения мамы заболел и умер. Поговаривали, что Катеря Володьку приворожила, но о чем только в деревне не судачат.

Второй раз замуж Катеря так и не вышла. По сей день вдовствует. Говорит, что всю свою красоту и молодость отдала на благо дочери, хотя честно признаться, слишком скверный у нее характер, от того и не любит ее никто. Даже родственники.

Где-то в глубине моей души живет страх, что я согласно бабкиным пророчествам, до конца жизни буду одинока. Такая же одинокая, как Катеря. Такая же одинокая, как мама…

Но я не позволяю выползать страху наружу. Давлю внутри себя. И посылаю в космос новые установки: «У меня все будет хорошо», «Я буду счастлива», «Матвей меня полюбит», «Мы всегда будем вместе».

А уши…

Когда-нибудь, когда я стану самостоятельной, и буду зарабатывать деньги, то обязательно сделаю операцию. Я смотрела в интернете, в школьной библиотеке, это не очень дорого и совсем не страшно.

И тогда я буду красивая не только для мамы. Я буду красивая для Матвея. Я буду красивая для всех. Со мной не стыдно будет дружить. Меня не стыдно будет любить.

Никто и никогда больше не назовет меня Чебурашкой.

Шапкой-ушанкой.

Лопушарой.

Или телебашней с двумя тарелками.

В одном летнем лагере меня даже называли НТВ+. Смешно. Умно. Здесь до такого не додумались. Чебурашка. Чебуратор. Чебурек…

Людей, называющих меня Зоя, можно по пальцам пересчитать. Причем на одной руке.