Чебурашка (СИ)

Образовавшаяся вследствие недавней оттепели на сугробах корка неприятно царапнула кожу, но это был слишком незначительный повод, чтобы остановиться или хотя бы замедлиться. Пальцы с хрустом сжали плотную наледь, и твердые комья один за другим полетели в Соколовского.

— Я не сказала?! — один мой снаряд просвистел мимо Матвея, другой впечатался в мужское плечо, хотя целилась я исключительно в голову, и к моему великому огорчению особого вреда мужчине не нанес.

Что ж, снега кругом полно, обнадежила себя, и вновь сунула руки в сугроб, стараясь зачерпнуть комки побольше.

— Я?! Это я ничего не сказала, индюк ты самовлюбленный!? Это я не нашла повода сообщить, засранец ты эдакий! Я? А ты ничего не путаешь, звезда? Да я звонила тебе сутки! Шестого января написала, что у меня задержка! И что ты мне ответил?! Не припоминаешь?

Не дожидаясь ответа, добавила в голос смертельную дозу яда, и словно стая гремучих змей, прошипела цитату из переписки семнадцатилетней давности, что на всю оставшуюся жизнь врезалась в мой мозг острыми шипами.

— «Кокос! Ты же знаешь, эта фигня не входит в мои планы!»

Автор в лице Соколовского вытаращил глаза, не ожидая, видимо, подобной точности от моей памяти. Но не успел вставить свой на_фиг_мне_не_нужный комментарий, потому как я продолжила тираду.

- Фигня, Соколовский! Ты назвал нашего ребенка «фигня»!

Сделала три шага вперед и припечатала к небритой щеке ледяную пощечину, оставив на колкой щетине снежные крошки. Но и это мне показалось недостаточным. Сжав кулаки, я принялась молотить ими уже куда получится.

Какое-то время Матвей стоял неподвижно, молча принимая удары. Он даже не морщился — такая слабая я оказалась. Этот факт разозлил еще больше. Ведь мне так больно! Все эти годы я жила с болью на душе. Болью предательства. Болью одиночества. Справедливо и ему вернуть хотя бы немножко!

— Тише, Кокос, ты поранишь себя, — негромко сказал Матвей, поймав меня за запястья и удерживая от дальнейших никчемных попыток нанести ему вред. Он прав. Из нас двоих больно здесь только мне. Руки мои горели. В глаза предательски собралась горячая влага.

— А потом ты добавил — прохрипела я куда-то в область мужской ключицы, — «Мы слишком молоды, чтобы портить жизнь друг другу. Это же ваши женские проблемы, реши их самостоятельно и не беспокой меня больше никогда!». Никогда, Соколовский!

Вскинула голову кверху, ловя взгляд Матвея. Понять хочу — помнит?!

— О-о-о-о, — протянула уже чуть тише, нараспев — Еще же были слова благодарности… «Классно провели время, Зой. Спасибо, что дала и помогла с математикой. Это все, что мне от тебя было нужно».

Соленые горячие слезы, как неотъемлемая часть истерики, наконец, хлынули из моих глаз. Позорно, конечно, плакать, но удержать влагу в себе больше не получается.

— Так зачем ты теперь стоишь тут, Соколовский? — всхлипывала я, не чувствуя ничего, кроме собственной слабости, и медленно оседая на землю. — Все, что тебе было нужно, ты уже получил!

Матвей одним движением перекрещивает руки и как-то оказывается позади. Вместе со мной оседает на землю, и я оказываюсь не на ледяной дорожке, а на мужских коленях. Дергаюсь, пытаясь вырваться из окутавшего меня чужого и одновременно знакомого запаха и тепла, но Соколовский держит крепко.

— Я никогда не писал тебе тех сообщений, Кокос. Никогда! — доносится мне в ухо, а я вдруг осознаю, что потеряла шапку. Ледяной нос Матвея зарывается в растрепанные на колком ветру волосы, а губы торопливо хрипят, щекоча токую кожу дыханием и щетиной. — Я потерял телефон в день Зимнего бала. В такси выронил, скорее всего. Зоя, я, конечно, мудак, и во многом перед тобой виноват, но я никогда бы не поступил так, как ты говоришь! Никогда, слышишь!

Слышу. Хоть и плачу навзрыд, растеряв и гордость, и достоинство, и последние силы.

Так хочется верить…

— Ты не вышел, — дрожащим голосом упрекаю его. Даже если допустить, что Матвей не писал тех сообщений, есть у меня и другие претензии.

— Куда не вышел?

— Мы были у вас. Десятого января я сделала тест на беременность. Мама была вне себя. Она чуть ли не за волосы потащила меня к вам домой. А ты не вышел! Твоя проклятая Кристина вышла, а ты — нет!

— Зой! Зоя! — Матвей разворачивает меня к себе лицом, наконец, разжимает пальцы, освобождая запястья, пытается утереть нескончаемый поток слез, — Посмотри на меня, Кокос!

Смаргиваю слезы, чувствуя, как колом встали ресницы на морозе, и смотрю в его лицо. Снова растерянное. Снова шокированное. Но голос Матвея звучит уверенно.

— Я не мог выйти к тебе десятого января, потому что уже четвертого уехал в Москву. Меня не было дома. Я не знал! Зоя, я ничего не знал. Клянусь тебе своей жизнью.