Читаем Чеченский детектив. Ментовская правда о кавказской войне полностью

Костя понял — настало время «Ч». Он поднялся в полный рост навстречу своему другу. Приземистое разбитое здание, уцепившись за боковое зрение, одновременно манило и пугало. Как ожидание смерти. Хочется узнать что там, но не хочется туда попасть. Этим страхом накрыло сразу всех. Коровник мог взлететь на воздух, похоронив как пленного, так и освободителей. Равно как и пленного могло вообще там не оказаться. А в качестве замены встретил бы кинжальный огонь. Могла быть заминирована обочина и вся колонна пошла бы под свинцовые молотки. Но и вероятность удачного исхода не особо затиралась. Короче, шансы равны.

«Псы войны» — собровцы ЦФО нахрен забыли про все свои ужины и обеды, скинув предохранители и дослав патроны в патронники. Сулейман, вышел из машины и, положив руки на крышу, заметно подрагивал кистями. Олег Михайлович, не отрывая взгляда от точки обмена, что-то быстро говорил Мору. Рябинин со зло исказившимся лицом подходил к Катаеву.

— Пойдем, Костя… — глухо сказал Рябинин, — чему быть тому не миновать…

И, внимательно глядя себе под ноги, начал спускаться по склону в придорожную канаву. Катаев прошелся взглядом назад. Словно прощаюсь, подумалось ему. Уперев автомат в плечо, шагнул вслед за Рябининым.

До коровника было около ста метров. Скорее всего, раньше здесь были еще какие-то постройки, потому что приходилось перешагивать через поросшие травой бетонные блоки, балки и обугленные столбы. Стараясь шагать за Рябининым след в след, Катаев обостренной, всегда в таких случаях, «чуйкой» ощутил движение сзади. Резко присев, он развернулся, готовый разрядить магазин. Потный палец осклизло нырнул к спусковому крючку. Только подсознательное понимание того, что сзади должны быть свои, не позволило ему шарахнуть очередью в камуфлированную фигуру. Уходящее солнце слепило, но он узнал Мора. Почему этот молодой эфэсбэшник пошел за ними Костя так и не понял. Был ли это приказ старшего по званию, или играли амбиции молодости — Мор, судя по всему, был ровесником Катаева — так и осталось неизвестным.

— Двигай, — полушепотом хрипнул фэйс, — вдвоем не втроем… Прорвемся…

Входной группы, как таковой, в коровнике не было. Зев горелого провала с торца здания отталкивал сумеречной пустотой. Когда-то светло-серый силикатный кирпич давно почернел, порушенная крыша осела вглубь, буйная растительность по — змеиному лезла на стены. Рябинин остановился и поднял руку. Катаев и, шедший за ним Мор, замерли. Чуть заметная тропа помятой травы ясно давала понять, что совсем недавно здесь кто-то был. Или все еще есть.

Сердце припадочно заколотилось. Катаев почувствовал, как от напряжения разом пересохло во рту, перебросив мокроту во вспотевшие ладони. Рябинин обернулся назад. Бледное лицо очерчено выделялось на фоне входа в коровник. Нервный тик заметно терзал левый глаз.

— Пацаны, — севший голос в формате шепота был еле различим, — здесь стойте…

Катаев быстро, да и, наверное, преждевременно, кивнул. Поганое чувство страха рулило реакциями. Жесты первичны, слова вторичны, вспомнились лекции по психологии. Затем пришел стыд. Катаев попытался сделать шаг вперед. Рябинин резко мотнул головой, показав «смотри периметр». Костя опустился на колено, приникнув к прикладу. Боковым зрением увидел грамотное смещение страхующего эфэсбэшника.

Рябинин начал осторожное движение ко входу. Перед самым заходом он еще раз обернулся на Катаева:

— Костян, если…

И недоговорив, сглотнул ком.

Еще два осторожных шага и майор, нырнув под провисшую балку, скрылся в полутьме.

Катаев понимал, что решение Сергея оставить их на подстраховке, продиктовано не желанием выглядеть героем. Не демонстрацией (здесь точно неуместных) понтов для оформления наградных документов. Не стремлением хапнуть тему под себя.

Рябинин, скорее всего в силу своей жизненной постановы, совершенно четко для всех определил, что нарваться на фугас, растяжку или засаду лучше одному. Лучше ему. Он посчитал, что так будет правильно.

Тихий свист прошелестев, заставил вздрогнуть. До предела натянутые нервные окончания разом завибрировали. Катаев обернулся на фэйса. Тот напряженно вглядывался во входной проем, сильно сжимая автомат. Побелевшие костяшки кулака, выглядывающие из-под вентилирующих отверстий боевых перчаток, наводили на мысль, что на боевой путь тот встал совсем недавно. И подсознательное желание спросить совета у кого-нибудь поопытней проскользнуло в его взгляде, брошенном навстречу Катаеву.

Костя, не желая выглядеть беспомощным, а может, понтуясь амбициями, первым двинулся на свист Рябинина.

Ствол автомата он сместил немного вниз, тем самым получив возможность для более четкого обзора. Повторив нырок старшего товарища под потолочную балку, Костя чуть не споткнулся об ржавую трубу, проходившую под сгоревшей лестницей входа. В полосках проникающе-заходящего солнца опер разглядел общие очертания типичного обиталища колхозной живности. Естественно с обязательными элементами прошедшей войны. Закопченные стены, обугленные остовы, осколочно-пулевые отметины.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее