Чеканка

В караулку принесли ведро выпивки — долю Таффи в танцевальном вечере. Джок Маккей, который слишком набрался, чтобы танцевать, пришел помочь Таффи с ним справиться. Два воина сидели у печки, не замечая нас, травили байки о прежней сумасшедшей службе, о кампаниях в Индии и Франции, о приключениях на грязных улочках: между рассказами они окунали свои эмалированные кружки в ведерко с пивом и, икая, опрокидывали их в себя.

После обхода в четыре утра они полчаса пели строевые песни (музыка официальная, слова войсковые) всех полков, с которыми встречались. Закончив это, они перешли к строевой подготовке. За минуту до того они были пьяны так, что на ногах не держались. Прикосновение к оружию протрезвило их. Они прошли перед нами весь устав от начала до конца, в совершенстве. Это было больше, чем механическая безупречность: живой, осознанный образец, поэма движения. Спели «За дружбу прежних дней» [39], и Джок заковылял к себе, чтобы проспаться. Таффи рухнул на спальную скамейку и мгновенно вырубился.

Пришел рассвет, или почти пришел. Сигнал подъема и звук трубы на дороге перед штабом. Я смутно вспомнил, что караул должен что-то делать в час подъема. «Сержант», — позвал я, настойчиво тряся Таффи за плечо. Он вскочил еще до того, как сигнал закончился, мгновенно осознал положение, и что мы опоздали. В два прыжка он был у двери, и уже за дверью, на темной веранде. «Караул, смирно! поднять оружие…» — и всю процедуру утреннего парада он прокричал в туман, на случай, если дежурный офицер пользовался вчерашней пьяной ночью и подслушивал.

Мы, караул, тем временем на скамейках боролись со сном, продирали глаза и пристраивали брошенное ночью снаряжение обратно на плечи. «А чего это там Таффи разоряется?» — поинтересовался Парк. Сержант шагнул назад к двери, окинул нас взглядом, в котором зажглось веселье, и прокричал последний приказ: «Караул, в караульное помещение разойтись!» «Чертовски способный отряд», — проворчал он нам, когда его выдержка затрещала по швам. Появилась на свет угрожающая трость, и мы зажали рты кулаками, чтобы остаться трезвыми. Взбалмошный Таффи колотит нас, но мы его любим даже за это. Ему приятно служить. Мы задобрили его остатками пива из ведра. «Молодец», — сказал он мне через некоторое время.

Малышу Нобби, который стоял в карауле у одиноких ворот прачечной, выпало позвать денщика Стиффи в половине пятого, дабы чашка чая для великого человека была готова уже перед работой. Нобби боязливо прокрался в мрачное черное здание через кухонную дверь, но заблудился. Он открыл одну дверь — кладовка: другую — там смутно вырисовывались очертания кровати. Он попытался двинуться на ощупь и вдруг попал рукой в чье-то теплое лицо. «Ой!» — вскрикнул он и отскочил назад. Голова, а за ней и другая, высунулись из подушек. «Это денщик Стиффи?» — дрожа, спросил Нобби; и знакомый громовый голос гневно прозвенел в его ушах: «Нет, это Стиффи!»

21. Стиффи

Каждому лагерю нужна своя доминанта: нашему выпал на долю Стиффи, очень своевольный. Он не претендует быть офицером; возможно, он втайне имеет зуб на офицерский класс. Он так любит принижать их перед нами. «Мистер Сквайр, ваша фуражка ни на грош не годится для парада». На самом деле он хочет быть здесь единственным правителем и унижает старшину, сержантов и даже капралов публичными разносами.

Избавившись таким образом от соперников, Стиффи начинает строить. Он пытается внушить нам свой стандарт, и это плац перед казармами, чистый и простой. Там неудача — это Неудача: а то, что делается вне плаца, считай, и не существует. На словах мы ему послушны: но наши действия с этим не согласуются. Мы все знаем, что Моряк — лучший из нас. Но на плацу он ничто. Мы ставим его над собой добровольно, за его силу. Я вне службы пользуюсь широким влиянием. Но я мучительно неуклюж в строевой подготовке и осознаю это.

Даже Стиффи непоследователен. Он подчиняет всю нашу жизнь строевой подготовке, а затем очерняет ее, говоря, что это средство, чтобы сделать из нас летчиков. Это только слова. Стиффи понятия не имеет, что такое летчик, но у него есть понятие — более того, убеждение, — что строевая подготовка требует идеального исполнения ради нее самой. Странный взгляд для взрослого человека на телесные кривляния!

Если бы весь штаб Стиффи разделял его веру, они могли бы увлечь и нас за собой; мы достаточно обучаемы. Но капралы уверяют нас, что все это — армейская лажа, от которой ничего не останется за пределами сборного пункта. Судя по их неадекватности, сборный пункт не может быть долгое время суровым. Здесь царит разбросанность, постоянные припадки и начинания, множество новшеств, причем неопределенных. В особенности школа (хотя и не подчиненная Стиффи), где нас просят проявлять разум и трудиться ради самих себя. Так школа противостоит плацу.