Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы

«Речь прежде всего о том, чтобы работники завода смело и решительно указывали на недостатки любого рода, невзирая на личности. Чтобы разоблачали всякую попытку зажима критики каким бы то ни было способам. Чтобы со своими предложениями по устранению недостатков систематически обращались как в заводские организации КПС, так и в ОЗК КПС. Необходимо, чтобы коллектив завода повел решительную борьбу против лжетоварищества, политики заигрывания, обезлички, расхищения народного имущества и против любого проявления неуважения к справедливым замечаниям со стороны трудящихся».

«Да-а, — думает Рене, — стало быть, вот как надо было писать — критиковать, разоблачать. Никто, конечно, не запрещал этого, но никто и не приказывал».

Действительно, никто Рене не запрещал критиковать, но никто и не приказывал. Критики и разоблачения в трудные времена все боялись. Потому-то и побоялись дать Рене письмо для публикации. Письма перестали бояться только тогда, когда дела на заводе наладились, теперь, напротив, скорей стали бояться того, как бы однажды не обнаружилось, что это письмо скрыли. Словом, выждали подходящий момент и поместили его в газете.

Но нужно ли в духе письма и на страницах многотиражки искать виновника всей неразберихи? Пустое, теперь уж это совсем ни к чему! Зачем все заново ворошить? Зачем обострять отношения? Зачем расшатывать налаженную спаянность коллектива, замораживать оживший энтузиазм, парализовать обновленную энергию?

Рене понимает всю несвоевременность этого шага. Не критиковал, не разоблачал в трудную минуту, так зачем сейчас браться за это? Не стало ведь той сложенной из ошибочек одной большой ошибки — опять только ошибочки. А значит, без толку смотреть теперь снизу вверх-так навряд ли что увидишь, ошибочки — это Рене понимает — выявляются лишь тогда, когда смотришь сверху вниз. Снова все бодры. И товарищ Пандулова ценит бодрость. И Рене, разумеется, и впредь будет писать бодро.

— Медленно же идет почта из Дольнего Кубина до Нижней, — смеются работники завода, обнаружив, что отправленное из Дольнего Кубина 29 июня обращение добрело до них через заводскую газету — ну и ну! — только в конце августа. Напечатано оно было под памятником повстанцам[40]. Однако просчитались те, кто решил, что конец августа — самое подходящее время для огласки письма, что работники завода не примут теперь его слова так близко к сердцу, а то и вовсе (дай-то господи!) не станут читать!

А момент оказался отнюдь не таким своевременным, и, возможно, оказался таким именно по милости тех, кто больше всего рассчитывал на его своевременность.

В один прекрасный сентябрьский день на конвейер стали запускаться телевизоры с «кладбища» вперемежку с новыми. Кое-кто понадеялся, что среди живых и мертвые приемники, глядишь, оживут.

Рене информируют об этом мимоходом: мера, дескать, неизбежная, ибо «Ораваны» в недалеком будущем сойдут с конвейера, а при переходе на выпуск новых видов — «Криваня» и «Мураня» — сделать это будет гораздо сложнее. Кладбище-то необходимо во что бы то ни стало ликвидировать. Однако куда важнее, чтобы в будущей пятилетке…

И вот в газете заметка о радужных перспективах будущей пятилетки появляется именно тогда, когда в производстве настает очередная полоса неурядиц. Мертвые телевизоры не только грешат техническими неполадками, по причине которых они и оказались на «кладбище», но за несколько месяцев пребывания там — выражаясь языком производственников — морально устарели и заметно «поизносились»: почти с каждого снято было то, в чем проходившие мимо остро нуждались. И снова хаос, снова план не выполняется, снова растет дефицит.

Рене особенно любит бродить по заводу в день, когда выходит свежий номер газеты. Он уже издали высматривает читателей. И когда видит, что люди читают, ликует в душе. Подкрадется, заглянет читающему через плечо — любопытно, что же больше всего его привлекает? А привлекает разное: то это сообщение о том, что велосипедист Петер Врба пришел четвертым в гонках на Большой приз «Веламос» в Шумперке вслед за чехословацкими спортсменами Бугнером, Боушеком и Перичем, то кинопрограмма… Вот и сейчас та же картина: вышел свежий номер, и Рене отправляется на прогулку по заводу. Уже издали на будке выходного контроля конвейера Е видна пришпиленная многотиражка. Планы на будущую пятилетку явно заинтересовали народ, тешит себя мыслью Рене. Однако, подойдя ближе, обнаруживает: номер не свежий, не сегодняшний, а какой-то старый и висит там, по-видимому, с давних пор. Весь помятый, хотя все еще держится.

Он подходит еще ближе и — вот это да: газета ведь та самая, где помещено письмо Бюро РК КПС коллективу «Теслы Орава». И красным карандашом отчеркнуто именно то место, какое нравилось и Рене: «…чтобы работники завода смело и решительно указывали на недостатки любого рода, невзирая на личности».

Рене в душе даже краснеет! Что бы сказал Ван Стипхоут, узнай он об этом? Наверняка воскликнул бы: «Народный бард-редактор, а ревнует к читательскому успеху обращения свыше, ведь это же абсурд, товарищи!»