Чехов

Мизинова, подружившаяся с сестрой Антона Павловича, постоянно наезжает в Мелихово. Чехов с ней в оживленной переписке. Но какой странный тон носят эти письма.

«…Напишите мне, Милита, хотя две строчки. Не предавайте нас преждевременному забвению, по крайней мере, делайте вид, что Вы нас еще помните. Обманывайте нас, Лика, обман лучше, чем равнодушие».

«…Вы, Лика, придира. Прекрасный у Вас характер, нечего сказать. Напрасно Вы думаете, что будете старой девой. Держу пари, что со временем из Вас выработается злая, крикливая и визгливая баба, которая будет давать деньги под проценты и рвать уши соседним мальчишкам. Несчастный титулярный советник в рыжем халатишке, который будет иметь честь называть Вас своей супругой, то и дело будет красть у Вас настойку и запивать ею горечь семейной жизни».

«…Вы писали мне, что бросили курить и пить, но курите и пьете. Меня обманывает Лика. Это хорошо. Хорошо в том отношении, что я могу теперь ужиная с приятелями говорить: «Меня обманывает блондинка».

Она для него — Лика, Ликуся, Милита, Кантолупа и Кантолупочка.

Он дразнит, подсмеивается, иронизирует над ней, никогда не бывает серьезным, и она отвечает ему тем же. Создается впечатление, что оба скрывают друг от друга свои настоящие чувства.

А какие сцены «ревности» устраивает он Лике в письмах к ней. Сколько яда изливает он на «брюнета», то есть на Левитана, с которым дружит Лика. И в тон этой издевке сообщает ему Лика, что приняла она предложение руки и сердца от одного почтенного старичка семидесяти двух лет, — владельца винного завода.

Но вот совершенно неожиданно мы читаем такие строки в чеховском письме к Мизиновой: «Я старик. Мне кажется, что жизнь хочет немножко подсмеяться надо мной и потому я спешу записаться в старики. Когда я, прозевавши свою молодость, захочу жить по-человечески, и когда мне не удастся это, то у меня будет оправдание, я старик».

Но Лика ему отвечает: (Письма Л. С. Мизиновой к Чехову не опубликованы. Отрывки из них приводим по подлинникам, хранящимся в рукописном отделе Всесоюзной библиотеки им. Ленина в Москве) «У нас с Вами отношения странные. Мне просто хочется Вас видеть и я всегда первая делаю все, что могу. Вы же хотите, чтобы Вам было спокойно и хорошо и чтобы около Вас сидели и приезжали бы к Вам, а сами не сделаете ни шагу ни для кого. Я уверена, что если я в течение года почему-либо не приеду к Вам, Вы не шевельнетесь сами повидаться со мной. Я согласна, что и глупо и бестактно писать это, но минутами бывает так невыносимо обидно за себя, что вот и напишешь то, чего не надо, тем более когда чувствуешь это постоянно. Я буду бесконечно счастлива, когда наконец ко всему этому и к Вам смогу относиться вполне равнодушно».

Не похоже это письмо на их обычную переписку. Это письмо как бы отмечает новый период в их отношениях. Почти не скрывая своего чувства к Чехову, она страдает от его равнодушия. И вот какие страстные вырываются в ее письме строки:

«Вы, конечно, не знаете и не можете понять, что значит желать чего-нибудь страшно — и не мочь. Вы это не испытали. Я нахожусь в данное время в таком состоянии. Мне так хочется Вас видеть, так страшно хочется этого, и только я знаю, что это желанием и останется. Может быть это глупо, даже неприлично писать, но так как Вы и без этого знаете, что это так, то и не станете судить меня за это. Мне надо, понимаете, надо знать, приедете ли Вы и когда или нет. Все равно, только бы знать, ведь мне осталось только три-четыре месяца Вас видеть, а потом может быть никогда. Умоляю, напишите две строчки, так как Вы не приедете».

Он не приехал, конечно, а через три дня ответил: «Что за мерехлюндия, Лика? Мы будем видеться не три-четыре месяца, а сорок четыре года, так как я поеду за Вами или, проще, не пущу Вас. Будем видеться пока не прогоните».

Под конец она обращается к нему с такой просьбой: «Вы отлично знаете, как (Подчеркнуто Л. С. Мизиновой) я отношусь к Вам, а потому я нисколько не стыжусь и писать об этом. Знаю также и Ваше отношение или снисходительное или полное игнорирования. Самое мое горячее желание вылечиться от этого ужасного состояния, в котором нахожусь, но это так трудно самой. Умоляю Вас, помогите мне, не зовите меня к себе, не видайтесь со мной. Для Вас это не так важно, а мне, может быть, это и поможет Вас забыть. Я не могу уехать раньше декабря или января. Я бы уехала сейчас. В Москве это легко — не видаться, а в Мелихово я не поеду.

Что до того, что могут подумать, да и наконец давно уже думают. Простите мне, что заставляю читать весь этот вздор, но, право, так тяжело. Пользуюсь минутой, в которую имею силу все это написать, а то опять не решусь. Вы не будете смеяться над этим письмом? Нет. Это было бы слишком. Все это не нужно, слушайте, это не фраза, это единственный исход и я умоляю отнестись к нему без смеха и помогать мне. Прощайте».