Чехов. Литературная биография

Из «Большого Московского» родом, вероятно, и Николай Чикильдеев в «Мужиках». Там же Чехов познакомился с официантом Бычковым — стал даже крестным отцом его ребенка, дело по тем временам довольно редкостное (поздороваться, например, за руку с «официантом» значило смутить его окончательно, даже если происходило это не на службе).

В эти наезды жил Чехов писательско-ресторанной жизнью, в шумной суете, с приглашениями на обеды, ужины, с посещением редакций, встречами литературными. Немало угощал его Вукол Лавров, издатель «Русской мысли» — некогда написал ему Чехов грозное письмо, но теперь этот Лавров, мукомол и покровитель литературы, покаялся. И Чехов много стал писать в «Русской мысли»

Как в «Трех годах» меняются чувства, так у самого Чехова многое с годами переменилось в отношениях с людьми. К бывшему своему «благовестителю» Григоровичу он теперь охладел — уклонился даже от полувекового юбилея его (поздравил письменно). О Гольцеве, редакторе «Русской мысли», писал в свое время: «всюду сующийся Гольцев, автор «Девятой симфонии», или: «великий визирь «Русской мысли» Гольцев… понимающий в литературе столько же, сколько пес в редьке». Теперь он с ним на «ты» — и всё стало другим. Девятой симфонии он не писал и визирем никогда не был.

После выездов этих возвращался к себе в деревню и засаживался за работу. Так явился ряд мелиховских писаний его, очень важных («Моя жизнь», «Мужики»» и др., пьеса «Чайка»).

Летом 96-го года, когда «Чайка» блуждала еще в драматической цензуре, он кончил начатую весной «Мою жизнь» — назвал ее «романом». (Только один раз назвал. В ходе работы выяснилось, что это не роман. Дальше везде говорится «повести»).

Ни одного романа Чехову не пришлось написать, хотя, может быть, и хотелось. Где грань между повестью и романом? Кажется, не установлена. Решается более на глаз, по глубине дыхания или длине волны.

Ни дыхания, ни волны романиста у Чехова не было — и не надо ему этого. Его прекрасный дар выражался в ином. Чеховские шедевры так сжаты, кратки и густы, что о романе не может быть речи.

«Моя жизны» довольно длинная повесть (были у него, однако, и длиннее: «Дуэль», «Степь»). Но те он писал в бóльшем подъеме, «Степь» в особенности. Потому, можно думать, что они непосредственней — «Степь» даже ближе ему кровно. «Моя жизнь» очень замечательна, но с меньшим обаянием, чем те. Она суше, в ней меньше внутренней влаги. Может быть, имеет значение, что в ней много обличительного. Это некий голос о неправдах жизни, даже проповедь (отчасти в духе Толстого). Много верного, но как и у самого Толстого поздней полосы, указующий перст мало дает радости.

Да, жизнь груба и жестока, богатые себялюбивы отец-архитектор фарисей, инженер хамоват и ловкач, во всем городе нет ни одного честного человека, «лишь от одних девушек веяло нравственной чистотой» и у них были высокие стремления, но и девушки, выйдя замуж, опускались. В общем же «трудиться надо, скорбеть надо, болезновать надо» гремит худой, с высохшими губами Редька, странный подрядчик малярных работ, чистейший человек, праведник, вероятно, сектант (и без влаги, и без греха). «Горе, горе сытым, горе сильным, горе богатым, горе заимодавцам!». Всё правильно и чем-то этот Редька трогателен, но в нем нет того света, как в о. Христофоре из «Степи».

Сам рассказчик — сын архитектора, бросающий немилый дом, уходящий к малярам, обращающийся в рабочего, тоже во всем прав и тоже во всем суховат.

И достоин, и праведно протестует, а чего-то в нем нет. Смирения, любви? Он тоже сектант, как и Редька. Сектанты же часто чрезмерно горды (праведностью своей).

Над «Чайкой» прошло легкое веяние символизма. Над «Моей жизнью» веяние Толстого поздней поры. Приблизительно в это время (несколько ранее), Чехов с Толстым и познакомился. Он произвел на него большое впечатление. Нo их отношения сложны. Толстой Чехова восхищал, но иногда раздражал.

Толстовское опрощение, «в народ», в «Моей жизни» бесспорно. Есть в ней, однако, и глубокая чеховская серьезность, есть внутренняя значительность, новизна положений, своеобразие всего и какая-то строгость. Аскетическая строгость — редкий для Чехова случай.

Написал он ее довольно быстро, к сроку. Возможно, этим и объясняется, что в ней немало мелких словесных промахов. Кончил в начале августа, доделывал в корректуре, а уже ранней осенью стали ее печатать в «Ниве». В критике «Моя жизны» прошла незамеченной — хороша была критика! — для самого же Чехова, для пути его имела большое значение. «Чайка» начала новый театр, «Моя жизнь» определила новую внутреннюю струю писания его: общественную.

* * *

«Вчера пьяный мужик-старик, раздевшись, купался в пруду, дряхлая мать била его палкой, а все прочие стояли вокруг и хохотали. Выкупавшись, мужик пошел босиком по снегу домой, мать за ним. Как-то эта старуха приходила ко мне лечиться от синяков — сын побил».

…………………………………..

«Это был Кирьяк. Подойдя к жене, он размахнулся и ударил ее кулаком по лицу, она же не издала ни звука, ошеломленная ударом, и только присела, и тотчас-же у нее из носа пошла кровь».