Чекист

Митя осторожно присел на широкий и теплый морщинистый ствол, боясь задеть ее. Долго она молчала. А он терялся в догадках — случайно или не случайно коснулась она его плечом. Вдруг Тая обернулась, заглянула ему в глаза, и прохладные руки обвились вокруг его шеи. Митя замер, боясь пошевелиться, боясь оскорбить ее смелым жестом, отведя назад голову и руки. Тогда она всем телом припала к нему и с тихим смехом поцеловала прямо в губы...

Все, что она говорила в тот вечер, казалось ему чудесным, пленяло искренностью, прямотой, наполняло чувством благодарности.

Перебивая, торопясь, вспоминали они, как в первый раз увидели друг друга. Признавались в маленьких хитростях, на которые пускались, чтоб лишний раз повидаться.

— А ты знала, что я слушаю, как ты там хлопочешь в комнате?

— Ну, конечно, знала!

И они смеялись, и он был счастлив.

Наконец Митя спросил о том, что так грызло его:

— Как ты жила летом в Москве?

Она сразу переменилась, помрачнела. Даже отодвинулась.

— Слушай, никогда меня об этом не спрашивай.

— Но я должен знать!

— Должен? — Тая вздернула брови. — Если ты еще скажешь это слово, мы поссоримся.

Она снова была чужой, неприступной.

— Ну вот что, — зло сказал Митя, — раз ты мне не доверяешь, незачем было тут сидеть со мной!

И когда Митя ожидал, что она обидится и уйдет, Тая снова тихо засмеялась и снова придвинулась к нему.

— Знаешь, за что ты мне нравишься?.. — проговорила она, задумчиво глядя на воду. Луна стояла высоко, и вода теперь казалась светлой; видно было, как медленно плывут мимо ветки, щепки, всякий сор и на поверхности изредка лопаются пузыри.

— За то, что в тебе есть злость. Ненавижу христосиков. Помнишь, обругал меня, когда я плакала... А после того, как ты в саду спас девушку, под нож бросился, я поверила в тебя, в то, что ты сможешь вырваться из этой трясины... Я тоже в болоте не застряну! Нет, нет, ни за что!

Она говорила все отрывистее, с большой силой, упрямо сдвигая брови. Митя любовался ее тонким, четким профилем, почти не слушая. И только потом, гораздо позже, он вспомнил эти слова.

Тая поднялась, закинув за голову руки, потянулась. Под зеленоватым лунным светом черной змейкой сверкнул силуэт ее тонкой фигурки с острой грудью, с острыми локотками закинутых рук.

— А знаешь, Тимоша давным-давно все подметил. О, он умный, ужасно, до тошноты умный... И тебя любит больше, чем родную сестру. Да, да, меня он совсем не любит... Но ты все же водись с ним, он хороший. Он лучше меня.

Она легко, быстро шла перед ним, небрежно бросая слова. Не доходя до дому, остановилась, резко, повелительно сказала:

— Иди. Без прощаний, пожалуйста. Сам никогда ко мне домой не заходи, я позову.

И ушла, не оглядываясь.

С тех пор они виделись раз-два в неделю. Теперь весь мир для Мити был окончательно заполнен ею.

Каждый день по дороге из гимназии он делал крюк, чтобы пройти мимо ее дома. Если Тая ждала его у окна, вечером они встречались.

Он стал хуже заниматься, не брал в руки мандолину. Бросил писать стихи. Леша, подозревая тайну, надулся и почти не разговаривал. Исчез и Тимоша, а вместе с ним заводские ребята. И в гимназии он держался в стороне от других, стал молчалив. Только жирный Малалеев иногда подмигивал ему масляными глазками и нехорошо ухмылялся, а как-то раз прямо шепнул, что видел его вечером с девушкой.

Дни, недели, месяцы проходили в каком-то угаре ожидания коротких встреч.

Миновало Рождество. Все новые возрасты призывались в армию, все больше безногих и безруких появлялось на улицах Бежицы. Русские армии отходили и отходили. Пали Варшава, Брест, Гродно...

В марте шестнадцатого года что-то опять случилось с Таей. Однажды пришли они к той самой иве, у которой все началось. Берег еще не освободился от снега. Но уже чернела вода и кое-где подтаявший снег с тихим шорохом оползал и тонул с легким всплеском. Тая, кутаясь в теплый платок, неподвижно стояла и слушала. Митя рассказывал ей, что вот окончит он гимназию, соберет немного денег и уедет куда-нибудь далеко... в Южную Америку! Там все время идут войны за освобождение. Он примкнет к народной армии, и Тая приедет к нему туда после победы. Он рассказывал с жаром, с убежденностью — ему самому казалось все возможным. В прошлый раз она очень обрадовалась этой идее и все спрашивала Митю со смехом, кто красивее: она или аргентинки. Но сейчас она даже не услышала его. И когда он растерянно замолчал, ни слова не говоря, повернулась и пошла назад. Возле своего дома остановилась, протяжно сказала:

— Вот и кончилась зима... Какие мы с тобой были дети всю эту зиму... И как это было хорошо...